Был он на голову ниже Зульфара, но в плечах крепок, как и подобает пехотному офицеру. Встав на роту, приобрел он нелепую привычку при разговоре с солдатами выдвигать вперед нижнюю челюсть, изображая из себя то ли адмирала Колчака, то ли барона Врангеля, то ли просто "крутого мужика", который единственный знает как правильно тащить службу. На голове он носил не кепку-пидорку, как большинство офицеров полка и не более удобную на жаре панаму, как меньшинство, а офицерскую полевую фуражку. Это была первая и единственная фуражка, которую мы видели в строю на офицере в Афгане. Из фуражки была изъята пружина, отчего поля ее обвисли, а тулья была задрана вертикально вставкой на манер белогвардейских офицерских фуражек. В целом, Тищенко смахивал на недобитого белогвардейца из фильма "Служили два товарища", которого убедительно сыграл Высоцкий, нежели на советского офицера. Высокая тулья на фуражке с обвисшими полями, выставленная вперед при разговоре челюсть, подчеркивающая пренебрежение к низшим чинам, и настоящие, а не тряпичные погоны на хэбэ.
Погоны меня убили.
Настоящие погоны я видел больше года назад на генерале, инспектировавшем полк перед Армейской операцией.
И у солдат, и у офицеров - тряпичные погоны с зелеными звездочками или красными лычками для отличия командного состава.
Старший лейтенант Тищенко уравнял себя с генерал-майором в форме одежды.
Партия и Правительство слепо и неосмотрительно вверили под командование целую роту этому белогвардейскому недобитку.
На моем веку это был уже седьмой по счету командир подразделения, так что можно сказать, я знал толк в ротных, потому что было с кем сравнивать - образцами служили капитаны Бобыльков и Мифтахов. После представления нового командира личному составу я выставил ему оценку "не алё" и мысленно возложил на голову старшего лейтенанта Тищенко целый ящик ржавых болтов, забитых мной на него, на его будущие приказы и на службу под его командованием.
"Не по пути нам с ним. Не по пути!".
Тищенко правильно меня понял, потому что первый же разговор тет-а-тет белогвардейца с сержантом Советской Армии окончился моей посадкой в Бочку на трое суток, где я потел и пылился.
Новый ротный ставил мне задачу, я согласно кивал, дескать, "сделаем, тащ старший лейтенант, не извольте беспокоиться", тут он возьми и спроси меня:
- Понял?
- Понял, - подтвердил я.
- Не по-о-о-оня-а-ал! - растянул Тищенко своё изумление, - Ты меня понял?
- Да понял, понял.
- Не по-о-о-оня-а-ал! Как нужно отвечать офицеру?
- Как?
- "Так точно!". Понял?
- Понял.
- Не по-о-о-оня-а-ал!
Минут пять мы с ним в это самое "понял - не понял" играли. Дело не в моей непонятливости. Просто мне по приколу добивать шакалов и я разбудил в себе упрямого мордвина.
- Трое суток! - приговорил меня Тищенко, так и не дождавшись от меня своего "так точно".
- Есть трое суток.
Губа, так губа. Начгуб вывел губарей дерновать, я предложил ему добавить мне сутки за отказ от работы. Начгуб узнал меня и потому не стал настаивать на том, чтобы я пачкался в грязи и мозолил руки лопатой наравне с остальными нарушителями воинской дисциплины.
Часами, не отрываясь, могу смотреть как другие работают.
Что хорошо: трое суток я не нес службу, ни за что не отвечал и ничего не делал.
Что плохо: три ночи я спал на фанерном листе без подушки и прочих спальных принадлежностей.
Мне не было холодно и я не был голоден.
После Бочки я помылся и постирался в бане и вернулся в роту чистым и благоухающим.
Дембель был в опасности. До дембеля было пять месяцев и эти пять месяцев можно было перекантоваться на губе: отсутствие подушки и одеяла не самая большая плата за счастье не видеть шакала Тищенко и не слушать его команд.
В нашем полку дембеля делятся на две категории: на тех, кто готовится к отправке в Союз, валяясь на кровати в роте, и на тех, кто занимается тем же самым на губе. Первые рано или поздно пополняют ряды вторых. Какой смысл расстраиваться и искать легкой жизни? Мимо губы мне по-любому не проскочить.
Так и покатило: он мне - "А", я ему - "Бэ", он мне - "трое суток", я ему - "Есть!".
Первый раз я попал на губу в день своего прибытия в полк и с тех пор не насчитаю вам и трех месяцев, в которых я в ней не ночевал. Пугайте ежей обнажённым седалищем, а не меня - губой.
Первый раз на губе - и жестко, и холодно, и грязно, и страшно, и строевая подготовка, и вонючая работа.
Как только тебя станут узнавать в лицо, то и спишь мягче остальных, и укрываешься теплее, и кушаешь слаще, и времени свободного вагон, а строевая и хозработы - "ой, не смешите меня" - не про нас.