"Поезд отправляется", - засвербело в мозгу, - "до дома всего несколько часов, а я тут с тупым шакалом время теряю".
Что ж тут поделаешь?
Не по форме одет.
Тельник, штаны, тапочки.
И десять бутылок Жигулёвского.
По три бутылки в пальцах и еще четыре бутылки обеими руками к животу прижимаю.
- Вы нарушили форму одежды, товарищ солдат. Вдобавок, купили спиртное.
"Ну да, купил", - я поставил на пол тамбура бутылку, чтобы освободить руки, - "Пиво - спиртное? А если бы я водку купил? Он бы в кобуру за пистолетом полез?".
Освободив правую руку от бутылок, я стал аккуратно вынимать бутылки от живота, из под левой руки. Наконец, все десять бутылок были расставлены на ребристом полу тамбура и руки освободились.
- Прошу вас, товарищ солдат, - старлей взял меня за локоть более жестко.
"Ой, вот только не надо меня руками трогать", - внутренне возмутился я такому насилию над моей личностью и перевел взгляд со старлея на двух его патрульных.
В глазах патрульных не было служебного ретивого рвения исполнять приказ начальника патруля крутить мне руки, зато читалась классовая солидарность с таким же братом-солдатом, едущим домой на вожделенный и заслуженный дембель
Вагоны стукнули и поезд медленно тронулся вместе с моим пивом в раскрытой двери тамбура.
Крюком с правой в челюсть - и старший лейтенант рухнул спать.
"Ох, как же мы, бывало, в полку маслались! От души! Не щадя кулаков и хлебальников".
Патрульные нагнулись, чтобы поднять высокое начальство, посмотрели в мою сторону и показали глазами:
- Одобряем!
Пол Ми-8 выше, чем пол вагонного тамбура. Норматив "посадка взвода в вертушку" я отрабатывал груженый вещмешком и пулеметом, в каске и бронежилете. Под тридцать кил груза. А без груза я не то, что "погружусь" - я тот вертолет перепрыгну.
Прыжок с места - и я в тамбуре.
Гляжу, как отплывает перрон с не воевавшим, непуганым шакалом, который в себя придти не может после пехотной плюхи.
Большое, прямо-таки огромное моральное удовлетворение испытал я, когда шакалу в табло въехал.
16. Дома
И вот - Рузаевка!
Четыре часа утра.
Затоптанный тысячами ног перрон узловой станции.
Первым моим желанием было плюхнуться на брюхо и целовать пыль родной земли, но в глаза бросились валяющиеся окурки и я перехотел валяться в чистом среди окурков.
Всего за трёху таксист довез меня до дома.
Вот мой двор.
Вот мой дом
Вот скамейки возле подъезда и мои окна на первом этаже.
Еще нет пяти утра, но уже вполне по-летнему светло.
И нет сил зайти в подъезд. Не идут ноги.
"Неужели я и в самом деле вернулся?".
Мне не верилось, что именно мне - такое счастье.
"За что? Чем особенным я заслужил?".
Дом, двор, подъезд, скамейки - это не могло быть наяву.
"Я сплю и мне снится сон".
Я боялся спугнуть этот сон "про дом родной и возвращение на дембель" - самый частый и самый сладкий солдатский сон.
"Сейчас я открою дверь подъезда, а там - Шайба, плац, Мост Дружбы и построение тех кого переправляют в Афган. Меня быстренько поставят в строй - и на КАМАЗ. Здравствуй, Хайратон".
Одну за другой я выкурил три сигареты и не почувствовал их вкуса.
Из подъезда вышел сосед:
- О! Андрей! Отслужил уже? Так быстро?
Не вставая со скамейки я пожал протянутую мне руку.
"Быстро? Если двадцать шесть месяцев - это "быстро", то я, наверное, за в магазин хлебом ходил, а не в Афгане служил".
Сосед забыл про работу, на которую шел, и присел рядом со мной:
- Ну, как там, в Афгане? А то в газетах разное пишут.
Я посмотрел на соседа. Лет пятьдесят мужику, а вопросы задает те же самые, что восемнадцатилетние духи.
Глупые.
Ему - пятьдесят, мне - двадцать. И кто из нас умней? Кто не зря прожил жизнь?
- Нормально, в общем. Строим школы. Сажаем деревья, - дал я ожидаемый ответ.
- Вот и в газетах так пишут. Значит, правда. А вот я еще читал...
"Да пошел ты в жопу со своей начитанностью!", - я встал со скамейки и зашел в подъезд.
Вот и моя дверь.
Замок, номер, краска, кнопка звонка - те же самые, что и двадцать шесть месяцев назад, когда я закрыл ее за собой, уходя в военкомат. Знакомые с дошкольных времен.
До боли в груди.
До слезы.
"Неужели, в самом деле служба - кончилась?". - я нажал звонок и его веселое дребезжание сделало необязательным построение на плацу и отрезало от меня Шайбу, Мост Дружбы, Хайратон, Афган и даже дембельский поезд, с дембелями-попутчиками.
Я стоял на лестничной площадке напротив своей квартиры и давил на кнопку звонка.
В военной форме.
Гражданский человек.
Дверь открыла мама и сразу же заплакала, уткнувшись лицом в мою дембельскую эксперементалку.