...Писал - но не верил. Поэтому и приказал повернуть на восток, к берегам Мисии. А ежели бы я Агамемнона послушал, да прямо к Трое поспешил? На севере, у Геллеспонта, - хеттийцы, на юге - Телеф-союзничек. Капкан! Скилла с Харибдой! Не верил, но все-таки надеялся. Потому и синий огонь зажег. Мне так был нужен союзник на этом берегу! Мне так нужен был хотя бы клочок земли, где можно беспрепятственно высадить войско...
- Почему?!
- Басилея Телеф! Басилея! - отчаянно возопил сотник-варвар. - Басилея сказала: синий плохо. Басилея сказала: синий - трояна. Корабли трояна синий, огонь трояна тоже синий...
Вот даже как? Я поглядел вперед, на приземистые, неуклюжие, неладно слепленные стены Пергама Мисийско-го. Ворота они все же успели захлопнуть, значит, "басилея Телеф" где-то там. Неужели правда? Но ведь это глупость! Зачем нападающим заранее сигнальные огни зажигать? Впрочем, что взять с варваров? Такие, как этот болван в бронзовой юбке, поверят еще и не в такое...
- Басилея Телеф говорила...
Я дернул бровью, и болван-сотник сгинул. Все стало ясно, оставалось одно: разъяснить самому "басилею Телефу". Союзничек!
Впрочем, я снова ошибся. Разобраться с кучей валунов на холме, по недоразумению именуемой славным городом Пергамом Мисийским, - даже не полдела. И даже не четверть с осьмушкой...
- Диомед! Диомед!
Ну вот, только его здесь не хватало. Любимчик! Я сделал вид, будто не слышу, - пусть попрыгает рыжий, пытаясь пробраться через кольцо гетайров - или хотя бы внимание мое привлечь. Куреты - народ вежливый, никто басилея итакийского локтями не пихает... но и пропускать не спешит. А росточку-то мы ма-а-аленького, тетайрам-здоровякам как раз по плечо. Попрыгай, попрыгай, хитромудрый Одиссей, жаба ты рыжая!
- Диомед!!!
- Пропустите богоравного! - усмехнулся я. - Надорвется ведь!
- Как же так, Тидид? Это не Троя! Не Троя, понимаешь? Но ведь мы же в Трою приплыли! Я сам видел - берег знакомый, вал - тот, что еще Геракл вырыл, дорога камня серого, что на холм ведет! И Скейские ворота видел, и эти... вторые, забыл, как их называют. И я видел, и все видели. И Гектор на стене стоял, я его сразу узнал, я ведь совсем недавно в этой Трое был! А потом гляжу: и стены другие, и город другой, и не Гектор это, а дядька какой-то... Мы же в Мисии, Тидид! Нам просто голову заморочили, нам глаза отвели. Мы же на союзников напали! Это ты ошибся, да? Твой кормчий ошибся? Я же тебе говорил, надо было на "Калидон" твой нашего кормчего взять, с Итаки... Но что же теперь делать? Что делать, Диомед? Мы же войну проиграли!!!
А беда была рядом, совсем рядом, возле самого уха, возле самого сердца. Я это знал, чуял, но боялся обернуться, взглянуть ей прямо в глаза. И пока я объяснялся с ополоумевшим от объятий Паники-дочки рыжим ("Э-э, брат Одиссей! Проиграли, подумаешь! Одну войну проиграем, другую выиграем, да?"), пока посылал своих аргивян вместе со спартанцами Менелая к городским воротам, пока объяснялся с самим Менелаем, но уже всерьез (неглуп белокурый, сразу все понял!)...
Знал - рядом. И когда они подошли все сразу...
...Все сразу - Сфенел, Амфилох, Дылда Длинная с Полидором, Эвриал-трезенец. Плечом к плечу, молча, не глядя мне в глаза, вниз глядя, на истоптанную, изувеченную траву... Пришли - вместе. Словно мы, эпигоны, сыновья Семерых, снова под Фивами.
Мы - все. То есть почти все...
- Тидид! Тут, понимаешь...
Эвриал... Дрожит голос Смуглого, и лицо опять белое, как тогда, возле Семивратных.
- Диомед! - это уже Амфилох. - Нам только что сказали...
Мертв голос Щербатого, каждое слово - непогребенный труп.
"Кто?" - хочу спросить я, но голос не слушается, да и незачем спрашивать, ибо я уже понял, сразу понял. Почти все мы тут. Почти...
- Ферсандр! - отчаянно кричит Сфенел. - Ферсандр, твой брат! Эти сволочи убили Ферсандра! Эти сволочи!.. Ты слышишь, Тидид?
Не слышу...
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск - и легкий теплый ветерок..
Тихо-тихо.
Тихо...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Плещет, плещет...
Медленно, медленно, невыносимо долго сквозь бесцветное марево начинают проступать знакомые лица, сквозь проклятый плеск доносятся голоса...
- ...слышишь, Тидид?
Надо бы удивиться, почему они не заметили, ведь мы знакомы с детства, все знают, что Диомед Дурная Собака безумен, что его надо скрутить, сжать горло боевым захватом... Но я не удивляюсь. Не заметили. И я не вынырнул. Река плещет совсем рядом, только плеск стал чуть потише, я могу думать, могу даже говорить...
Усталой чайкой мелькнула мыслишка - маленькая, страшненькая. А если это...
...НАВСЕГДА?
Мелькнула - не испугала/И я вновь почему-то не удивился.
... Ферсандр плакал. Маленький, смешной в своем огромном, не по росту, заляпанном грязью панцире, в съехавшем на ухо гривастом шлеме. Слезы текли, он вытирал их рукой - тоже грязной, в крови. Еще один Ферсандр лежал на земле мертвый. Труп. Как и сотни других на этом страшном поле...
Нет, не так. Это было раньше, под Фивами, когда мы встретились с моим двоюродным братом у Пройтидских ворот, над трупом басилея Лаодаманта.
Сейчас по-другому. Маленький Ферсандр не плакал;
он улыбался последней улыбкой, застывшей на посиневших губах. И не он - я стоял на коленях возле трупа, но . тоже не плакал, и снова не понимал, почему...
"Я не хотел, Тидид! Я не хотел! Не хотел, чтобы так! Не хотел!.."
И я не хотел этого, брат мой, храбрый Ферсандр Полиникид, первый из нас, эпигонов, прошедший свой путь до конца.
Я любил тебя, брат!
Хайре!
Проклятая река не отпускала, плеск то становился тише, то вновь захлестывал прибойной волной.
Плещет, плещет...
Но мне было уже все равно. Я исчез, растворился в светлых волнах безумия, и уже не я, а кто-то другой отдавал приказы, выслушивал соболезнования, морщился, когда докладывали о потерях, распоряжался о погребальных кострах, готовился к штурму проклятого Пергама, дурацкой кучи валунов на холме, забравшей у меня друга и брата...
Всего однажды дрогнул я-прежний, дернулся ламией в глиняном ларнаке, когда какой-то дурак-пустомеля в помятом шлеме ляпнул, будто убит Протесилай, родич филакского басилея. Жаль, не успел вырвать ему язык, мерзавцу. Жив оказался Чужедушец, ранили только - бок копьем пропороли.