Сразу за вагонеткой встали Сёстры, за ними выстроились люди в рубищах. Я оказался почти в первых рядах и, оглядевшись, поразился, как много народу собралось в пещере. Все как один обряженные в балахоны, люди, потеряв лица, сливались в чёрную недвижимую массу.
Но как только вагонетка тронулась с места, мы все торопливо последовали за ней, стараясь держаться в полосе света.
Не знаю, как долго длился переход. Иногда вагонетка останавливалась, и мы пользовались этими минутами, чтобы присесть у скал и передохнуть. В один из таких привалов, прикрыв глаза, я вспомнил, как мы с Эвой путешествовали по Греции. Это было лет пять назад, в наш последний совместный отпуск. В скальных монастырях Метеор мы ожидали увидеть аскезу, суровых монахов, а нашли мирный и не лишенный удобств быт. В одном из монастырских двориков рос гранат, что само по себе выглядело необычно, если учесть, что монастырь находился на самом верху высоченной скалы. Один из монахов, увидев, что Эва засмотрелась на ветку с большим зрелым плодом, сорвал гранат и с улыбкой вручил ей. Они обменялись парой фраз, после чего Эва подошла ко мне, протягивая плод. «Представляешь, он говорит, что на древе познания росли не яблоки, а гранаты», — сказала она, смеясь, и небо за её спиной начало закручиваться в тугую спираль, а на белое платье одна за другой посыпались густые рубиновые капли, и из них расцветали маки, много маков, целое маковое поле, которое заслонило белый цвет.
Мне обожгло плечи, и я проснулся. Вскочил на ноги и с недоумением уставился на камень, к которому пару мгновений назад прислонялся. Мог бы поклясться, что на нём проступил и тут же растворился в белизне яркий узор Эвиного платья.
Чего только спросонья не померещится…
После ещё пары привалов вагонетка подошла к широким ступеням, залитым солнечными лучами. Из полутьмы перехода смотреть на ослепительный свет было больно, я щурился и заслонял глаза рукой, но они всё равно слезились.
Мне казалось, что в туннеле прошла целая вечность, но солнце, похоже, едва только перешло зенит. Я вспомнил, как, заглушая машину, мельком бросил взгляд на электронное табло. На часах тогда было 12:01.
Сёстры, молча, обходясь одними жестами, быстро разделили нас на четыре шеренги и сами встали впереди процессии.
Мрамор был ощутимо тёплым — от ярких и горячих солнечных лучей, которые, освещая лестницу, проливались на наши головы из огромных окон, находящихся под самым потолком башни.
Впереди, на много ступеней вверх, шли Сёстры, их венцетки вздрагивали при любом движении, будто крылья раненых ангелов. Вскоре каждый шаг по широким ступеням давался мне уже с усилием. Я перестал их считать после третьей сотни, усталость наваливалась на грудь удушливым кулем, каменели ноги. Люди, шедшие рядом, молчали, лишь мерный шорох сотен ног да хитиновый шелест балахонов разбавляли тяжелую тишину.
Внезапно по толпе прошла волна оживления, и поток, начиная сверху, разошёлся по оба края бесконечной лестницы — споро, точно «молния» замка, расстёгнутая нетерпеливой рукой. Люди теснились друг к другу, неприязненно терпя вынужденное соседство, но никто так и не издал ни звука.
Оставленный всеми, я остался стоять посреди лестницы.
Навстречу мне спускалась ещё одна процессия, намного меньше нашей. Возглавляли её так же Сёстры, чьи бельма при дневном свете пугали молочной белизной. За ними, потерянно и безлико, шли люди в чёрных хитонах, подобных нашим. Замыкали процессию несколько детей, которые осторожно вели в поводу белую лошадь. Настолько белую, что сразу её было и не разглядеть — она сливалась с белизной лестницы. Лошадь аккуратно ставила копыта, медлила, словно думала, что шагает по льду и боялась поскользнуться.