Рита выпускает мою левую руку и обхватывает обеими руками свою голову, начиная слегка раскачиваться из стороны в сторону.
- Я клянусь тебе! - я встаю возле окна и бездумно, не различая красок, смотрю на Ритины цветочные шедевры. - Я клянусь, что от меня и отца Маша ничего не узнает! И если ты не хочешь, мы можем всю жизнь это скрывать. Мы справимся!
- Я не хочу, - тоненько, как-то жалко говорит Рита. - Я не хочу всю жизнь носить этот груз. Но и сказать я не могу. Не могу. Боюсь.
- Что делать нам? - развернувшись от окна и хватая Риту за плечи, спрашиваю я. - Чем тебе помочь? Не может же так продолжаться вечно? Машка напугана. Думает, что ты так против ее жениха протестуешь.
- Я не знаю... - Рита бессильно опускает руки. - Конечно, надо собраться. Надо. Я соберусь. И что-то решу. Спасибо, Варя.
Я иду в папин кабинет, раздавленная виной. Рита сказала "спасибо" мне. Мне, сломавшей ей жизнь своим упрямым любопытством... Папа был прав. Я узнала - и кому теперь легче? А Наталья Сергеевна, которую так отчаянно защищает Максим? Я остро начинаю ощущать его беспокойство за мать и впервые в жизни соглашаюсь со сторонниками теории "незнания". И пусть этих самых сторонников называют склонными к самообману, блаженной умственной немочи, правы и Михаил Аронович, и баба Лиза, и Максим: знание - это ответственность.
Через верандное окно вижу во дворе Мышильду, бегающую вокруг Ермака и что-то ему говорящую, похоже даже поющую. Кирилл слушает ее рассеянно, внимательно всматриваясь в окна дачи. Вот ведь!
Бегающая, счастливо ничего не знающая Мышильда напоминает мне милое стихотворение современного поэта, найденное на просторах Интернета. Оно длинное, ироничное и очень точное. Я хорошо помню его начало:
Меньше знаешь, крепче спишь
И, закрывши глазки,
Лишь в две дырочки сопишь ,
Видишь сны, как сказки .
На здоровье крепкий сон
Правильно влияет.
И собою нервы он,
Точно укрепляет.
Потому, не нужно знать,
То, что знать не нужно,
Чтобы ночью крепко спать
Счастливо и дружно.
И не стоит нос совать…
Никуда не стоит!
И не нужно нарушать
Личного покоя.
Помни, главное покой.
Он всего превыше.
Вдруг случиться что с тобой
И поедет крыша?
Или сердце защемит?
Всякое бывает.
Помни, очень крепко спит,
Тот, кто меньше знает.
Отец ждет меня в кабинете. Вместо ожидаемого мною "Ну, добилась своего? Рада?", он спрашивает:
- Как у тебя дела, Варя? Как Максим? Когда нас вдвоем навестите? Мы скучаем.
- Скоро! - обещаю я. - Обязательно. Сейчас у Максима дел много. Разгребет - и сразу приедем. Праздник закатим!
- Дел много, - устало говорит отец. - Я тоже так всегда думал. Дела прежде всего. И что? Жизнь прошла, а дела все я всё равно не переделал... У этих дел ужасная особенность - они накапливаются и не кончаются. А жизнь... кончается.
- Пап, - сиплю я, старательно пытаясь не расплакаться. - Ну что ты говоришь? Тебе всего пятьдесят пять лет! Если не столько же, так лет тридцать-сорок еще пожить обязан. Внуки там... и всё такое...
- Дождешься от вас внуков, - отец открывает ящик своего могучего стола. - Всё делами своими заняты... Может, Машка хоть с этим великаном чего придумают...
- Может, - соглашаюсь я, запланировав убийство Ермака. Вопрос: где спрятать такое большое и точно тяжелое тело?
- Варя, - отец протягивает мне старую ученическую тетрадь. - Я думаю, тебе это надо прочесть. Мама была бы против, но надо ее не послушаться.
Я сажусь за папин стол, а он выходит из кабинета, обрадованный, услышав бодрый голос Риты, зовущий Машку и Ермака пить чай.
На пожелтевших от времени страницах большое письмо. Быстро пробежав глазами первые строчки, я понимаю, что это письмо бабы Лизы моему отцу, своему сыну.