— Никифор! — закричал Егор, отвлекая десятника, уже собиравшего командовать готовится к стрельбе по собравшейся толпе.
— Егорка, иди до дому! — прокричал Никифор, маша руками, чтобы все расходились.
— То важно, зело важно! — закричал Егор и сам поспешил подойти к десятнику.
— Ну? Ты же видишь, коли они пойдут на приступ, я должон стрелять! — объяснил свои действия десятник.
— Никифор, ты же сам говаривал, что не супротив, а токмо за Димитрия Иоанновича, — начал чуть издалека Егор.
— Чего не скажешь во хмели. Ты ж столь браги поставил, что мог и сказать, — не стал отнекиваться десятник.
Никифор не знал, но догадывался, что у парня, что пришел не с женой, но с девкой, да еще и с братцем той девы, не все чисто. Не стал десятник лезть в чужую жизнь, считая, что достаточно разбирается в людях и от Егора ждать дурного не приходится. И сейчас Никифор хотел выслушать парня. Десятник уже опоздал со своим десятком на место сбора. Ну, не хотел воевать Никифор против того царя, которого предали и выгнали, да он еще и природный Рюрикович, чтобы разного не кричали из Кремля, но бежал в Тулу природный Димитрий Иоаннович.
— Народ московский будут подымать на бунт. Уже рядом Димитрий Иоаннович, — сказал Егор, а Никифор проследил за взглядом парня.
— Ты узнал кого-то! — не спросил, но констатировал десятник, а после рассмотрел мужика, который громче остальных кричал, чтобы идти в Кремль и позвал его. — Ты! Ходь сюда!
Все напряглись, стрельцы поставили сошки и изготовились стрелять.
— Что, Егор, признал? — спросил Михей.
— Дядько, десятник — добрый человек. Ты ж с Димитрием Иоанновичем? С Тульским, али с Могилевским? — говорил Егор.
— Токмо Тульский есть верный царь! — сказал казацкий десятник.
— Вот то и добре! — сказал Никифор и улыбнулся. — Поговорим!
— Крамола! — закричал Иван Стрелый, но десять дюжих мужей из толпы быстро выскочили и в миг положили опешивших стрельцов из Старой Русы, причем, никого не убили.
Я стоял на возвышенности у Ходынского поля и следил за началом сражения. Генерального, как я был уверен, боя.
Все, что я мог, сделал. Пятая колонна должна сработать ровно пополудни. Не менее пяти сотен человек еще тремя-четырьмя днями ранее прошмыгнули в город. Часть — это были люди, которые имели родственников в Москве, или сами были москвичами. Те же стрельцы Третьего приказа были задействованы в операции.
Разбившись на десятки, эти люди должны зазывать народ на бунт. До того, Москву заполонили листовками. Взятие под контроль храмов сравнивалось мной, словно занятие телефона-телеграфа в октябре 1917 года. Отдельные люди должны были забраться на колокольни церквей и начать ровно в двенадцать часов бить в колокола.
Но это то, что должно помочь в деле достижения победы, но не обеспечить ее. Все-таки главной ставкой было именно сражение и еще одна специальная войсковая операция.
Еще до рассвета мои войска вышли ближе к Ходынскому полю и стали окапываться. Нет, не окопы копать, но ретраншементы, что-то похожее на флеши, чуть выдвинутые вперед, подготовлено было и Гуляй-поле, точнее пять небольших подобных конструкций. Готовилось войсковое построение, которое уже было ранее использовано. Я бы назвал это «русской терцией» или «русским строем». В сущности, это объединение испанской терции и линейного ружейного боя.
— Начинай, друг, Ураз-Мухаммед! — сказал я кассимовскому хану через полчаса как зазвенели колокола в Москве.
— Я благодарен за честь, государь! — сказал татарин и отправился к своим воинам, уже изготовившимся к бою.
По краям выстраивались и пешцы. Это была часть стрельцов, которым и стрелять не придется, в их задачу будет только побежать. Да, я собирался использовать тактику ложного отступления, ту ловушку, в которую собирались словить и мое войско под Серпуховом, в битве на реке Лопасной. Меня убеждали, что кассимовские татары, как никто иной умеет завлечь ложным отступлением, это у степняков основа основ.
А вообще было обидно. Три сотника, ранее взятые в плен, были мною отпущены с конкретными посланиями к командованию неприятеля. В этих письмах я требовал сдачи. Иначе государю, кроме как требовать, нельзя, не просить же мне, чтобы неприятель стал приятелем.
Однако было видно, и через час, и два часа после того, как были письма отправлены, что никто ко мне не пришел, и не собирается прийти, а войско, что стояло напротив, начало совершать какие-то построения.