— А ты не боишься? — спокойно спросил я.
— А чего уже бояться, государь? Если я нынче лишу тебя головы, да привезу ее Шуйским, да передам все бумаги и видаком стану, расскажу, что ты сделал с Мариной, так уж, верное, буду осыпан милостью Василия Ивановича, — Басманов перекинул левую ногу и принял вызывающую, залихватскую позу в седле. — И еще, государь, ты разучился сидеть в седле!
Я не отвечал. Нужно было переварить ситуацию и понять, что именно нужно делать, в том контексте, чего от меня ждут. Я не злился, не испытывал каких-либо бурных эмоций, а продумывал модели поведения, как это называется, или называлось, в социологии, вычислял принципы своего ролевого ожидания. Или все же простое логическое мышление. Хочется ли мне, чтобы это чудо с черной бородой и непрактичными длинными волосами, указывало что и как делать мне, государю? Нет. Могу ли я что-то делать? Вновь, нет, если учитывать, что есть некий человек, который сразу после смерти или опалы Басманова побежит трубить на всю округу, что, мол, Димитрий все же латинянин, или предатель, который обещал сдать Московское царство польскому королю… кто там вообще правит? Вот, и выявляются пробелы в образовании. Нужно многое узнать.
— А что, если какие разбойники нападут, да вон в том лесе, — я показал рукой на лес, что начинался в километре от луга, в центре которого мы стояли.
— Тут, кабы, видаки остались, — Басманов покосился на свою свиту.
Понятно. Эти бойцы в курсе где и кто хранит те самые письма, из-за которых меня могут повесить на любом дереве. Тогда не так уж и все черно, есть просветы. Из пяти человек уж точно найдется тот, кого можно будет перевербовать. А пока соглашаемся.
— Уговор. Ты станешь главным воеводой, и тем, что ты говорил. Но и я требую: ты принимаешь за правду то, что я потерял память и рассказываешь мне обо всем, что знаешь, второе, никаких унижений меня и ты всегда, будь то на людях, или наедине, но мой раб, — сказал я и увидел в сияющих глазах Басманова торжество.
— На людях! — сказал он и спрыгнул с коня, плюхнувшись на колени и начиная отбивать поклоны.
Это сарказм? Да, нет же, он читал какую-то молитву. Я не стал ничего более говорить, но направил своего коня в направлении нашего движения.
Уже позже Басманов стал раскрывать свои карты. Самым главным стало то, что именно он вел переписку с неким Илейкой Муромцем, который должен быть как раз или в Туле, или же рядом с ней. И с этим человеком ранее было более трех тысяч казаков. Сколько казаков в Туле, Басманов не знал, но был уверен, что далеко не все три тысячи, иначе крик стоял бы уже на все царство.
Муромец выдавал себя за внука Ивана Грозного Петра Федоровича, несмотря на то, что у Федора Иоанновича не было детей вовсе [Илейка Муромец, видный персонаж смуты и командир в войске Болотникова, прибыл в РИ в Москву, по приглашению Лжедмитрия на следующий день после государственного переворота Шуйских]. При этом, полк стрельцов, который был под командованием Басманова, так же получил приказ выдвигаться в Тулу.
— Все знают, что мы идем в Тулу. Так что стоит Шуйскому устроить засаду? — спросил я.
— Так дорогами и не идем, а в лес Шуйские не пойдут. Тем паче, что я послал такие, как и наш, отряды по двум дорогам, что ведут в Тулу, — с гордостью отвечал Басманов.
А мне нужно включать мозги и уже самому думать. Действительно, столько нюансов и я почти никакого решения не принял, все полагаюсь на Басманова. Так можно попасть в зависимость от Петра Федоровича и без компромата.
Начался переход по лесным чащобам. Я представлял, как можно ориентироваться в таком лесу и точно знать направление, все-таки спортивное, и не только, ориентирование для меня было знакомо. Но… без компаса, вдоль болот и абсолютно непроходимой лесной чащи!
17 мая 1606 года 18.15.
Василий Иванович Шуйский сидел на троне и силой сжимал подлокотники заветного, большого, резного стула. Он уже как два часа не слезал с постамента, застыв на вожделенном месте, словно статуя. Вместе с тем, изваянием Василий Иванович быть категорически не желал. Он действовал, через иных людей, но работа кипела. Перейдя все возможные линии и понимая, что вторичного прощения, как после неудавшегося государственного переворота в январе, не будет, Шуйский шел, как сказали бы в будущем, ва-банк. И решительности ему придавала та картина, которую он узрел в покоях Марины Мнишек. И как же сожалел Василий Иванович, что поспешил в комнаты Димитрия, рассчитывая там найти и лжеца и драгоценности, но, что еще важнее, письма самозванца.