(Э.Фромм. Анатомия человеческой деструктивности).
1945 г, Шамбала, Анку Виллара.
Вернер много спал, но часто просыпался при этом: во сне он неизменно возвращался назад, в тюрьму. Иногда его будил собственный крик. Он стискивал зубы и лежал в темноте, молча убеждая себя в том, что все закончилось, что больше никто не тронет его, что здесь — свои. Свои? Во всяком случае, эти люди — не нацисты, и они не проявляют к нему враждебности. Со временем он стал просыпаться реже. Видно, помогали здешние лекарства. А с утра приходила Инти, и становилось хорошо. Вернер молча радовался, когда она появлялась. Ухаживала за ним, кормила, переодевала. Она же меняла повязки. Она же ставила уколы и при необходимости вскрывала скальпелем гнойники, чистила раны. Инти была здесь врачом. Но тогда почему она же и сидит с ним, и ухаживает? Почему для этого нет нянечек? Вернер ничего не понимал в этой жизни.
Не каждый, но почти каждый день к нему являлся Инка. Он рассказывал — но иногда и задавал вопросы, чтобы убедиться, что Вернер хотя бы слушает и понимает его. Вернер со временем начал говорить больше и охотнее — если сравнивать с его почти полной неспособностью к связной речи в начале.
— Вы думаете, я поверю в это? Древняя цивилизация... Атлантида. Куда же они все делись? Почему нет следов, раз они были такие высокоразвитые? Как они вообще допустили разрушение материка? Да еще, вы говорите, они заселили все континенты... и где их следы?
— Цивилизация амару была уничтожена. Я ведь говорил, что мы вышли в космос? Да. Через две тысячи лет развития — освоили геомеханическую энергию, научились строить генераторы. Вышли в космос. И к сожалению, сразу же выяснилось, что мы в космосе не одиноки. Есть Чужие. Да, они действительно есть. И едва увидев нас, они сразу нанесли удар. У амару не было времени подготовиться. У них вообще не было оружия такого уровня — зачем оно нужно, кого им было опасаться? Они не создали защиту. Оружие, которым ударили Чужие по планете, было тектоническим, оно приводило в движение плиты земной коры. Зачем они это сделали, почему? Мы не знаем. С ними и контакта не было, они лишь увидели — и ударили.
Инка излагал бред. Но на фоне предыдущего бреда этот казался даже логичным. В бдительных чужих, уничтожающих космические цивилизации на взлете, верилось скорее, чем в цветущий живой мир альтруистов и творцов.
— Лаккамару ушла на дно океана. Но они нанесли удары и по всем городам амару на других материках — прицельно, точным оружием. Урку тоже значительно пострадали, но амару были уничтожены. Сколько их тогда осталось — десятки тысяч? Сотни? Сейчас трудно сказать, это было десять тысяч лет назад. А следы? Лаккамару на дне океана, там никто не ищет следов — пусть и ходят слухи об Атлантиде. Раскопки на других материках вряд ли что-то дадут. Видите ли, амару были озабочены мусорной проблемой с самого начала, они изобрели способы бесследного, полного уничтожения мусора. Мы и сейчас не производим мусора вообще. И наши материалы — они гораздо быстрее распадаются, чем керамика и кость. Есть также самораспадающиеся механизмы, мельчайшие устройства, разрушающие носитель. Мы и сейчас их используем. Наши технологии значительно мощнее, чем ваши.
Однажды Инка сказал, что война закончилась. Русские в Берлине. Гитлер, Гиммлер, Гёббельс мертвы, покончили с собой.
Вернер молчал, глядя в одну точку. Рано или поздно это должно было кончиться. Наверное, надо радоваться — но ему было уже все равно.
— Ну и как там теперь? — спросил он наконец.
— Нормально, — ответил Инка, — теперь все будет нормально. Не волнуйтесь, русские не так ужасны, как принято думать.
— Я и не думаю, — Вернер видел много русских в тюрьме. Люди как люди.
— Если захотите, вы сможете вернуться назад, — сообщил Инка. Вернер вскинул брови.
— Да?
— Вы свободны, вас никто не держит. Но я не думаю, что вы захотите.
К Вернеру порой заходили и другие люди, не все они говорили по-немецки. Он стал изучать язык ару, Инти с удовольствием учила его. Язык был красивый, но очень сложный, Вернер долго не мог понять его структуры. Язык этот требовал совсем другого мышления, строгого, сразу на двух-трех уровнях смысла, даже немцу он казался слишком логичным, почти искусственным. В ару явственные, наблюдаемые явления имели четкий приоритет над явлениями воображаемыми, идеальными и грамматически отделялись от них. Ару был идеальный язык науки. А также и поэзии — он звучал как музыка. Вернеру часто казалось, что он уже где-то слышал эти слова, выражения — что он не учит, а вспоминает этот язык. Генетическая память? Может ли быть такое?