Наконец его полностью обработали, перевязали, и потом девушка-медсестра принесла кружку с чем-то странно и сильно пахнущим, и стала кормить его с ложечки. Через две ложечки Вернер вспомнил, осознал, что это — мясной бульон, и его чуть не стошнило. Однако он удержался, а потом вошел во вкус и жадно выхлебал всю кружку.
Ему предложили еще воды, он выпил и воду. Потом он заснул.
Когда Вернер проснулся, было еще светло или уже опять светло. Он лежал не двигаясь, на настоящей, чистой простыне, укрытый настоящим одеялом в пододеяльнике, и у него почти ничего не болело. Болело во всяком случае на порядок меньше, чем обычно. Он лежал и очень удивлялся этому. Если бы сейчас в дверь вошел бригаденфюрер и приставил к уху Вернера пистолет — и это ничуть не удивило и не смутило бы заключенного.
Полежав некоторое время, Вернер повернул голову и увидел на тумбочке рядом с диваном стакан воды. Он осторожно протянул руку, поднял стакан, поднял голову — и аккуратно, быстро выпил воду. Со стуком поставил стакан обратно. Не то, что ему хотелось пить, но чистая холодная вода — это ресурс, и его надо использовать, пока есть такая возможность.
Ему хотелось в туалет, но терпимо пока. Он решил подождать.
Дверь открылась, и в комнату вошел бригаденфюрер.
Он был не в форме, но Вернер узнал его. Даже не по внешности — внешность разглядел плохо — а можно сказать, чутьем. Это был тот самый человек, забравший его вчера из тюрьмы. И очевидно, никакой не эсэсовец. А... кто?
Бывший бригаденфюрер сел рядом с Вернером на табуретку. Посмотрел на него усталыми серыми глазами.
— Здравствуйте, герр Оттерсбах. Как вы себя чувствуете?
Оттерсбах — это фамилия Вернера. Заключенный осторожно раскрыл губы и хотел задать вопрос, но сначала у него вышло только воронье карканье. Вернер покашлял, сморщился от боли в груди. И наконец спросил хрипло.
— Кто вы? Русский?
— Нет, — спаситель покачал головой, — я не работаю ни на русских, ни на американцев. Вас должны были расстрелять, герр Оттерсбах. Война продлится еще месяц, может, два, потом нацистам каюк. Я хотел вытащить вас. Вот и все. Вам здорово досталось, — он провел рукой по плечу Вернера, — пять лет. И допросы в гестапо. Вы понимаете, что вы герой, Вернер?
— Что теперь будет? — Вернер наконец смог родить следующий вопрос. Неизвестно чей агент грустно усмехнулся.
— Все будет хорошо, Вернер. Вы не беспокойтесь. Не бойтесь, вы у своих. Вас больше никто не тронет. Самолет вылетает сегодня вечером, мы переправим вас в безопасное место.
— К..какой самолет? — поразился Вернер.
— Самолет будет немецкий, — охотно пояснил спаситель, — Ю-52 транспортный. Но это только чтобы выйти за пределы Германии. А до Индии, конечно, будете добираться на другом.
— До Индии?!
— Да. Собственно, Тибет. Там убежище. Там вас вылечат, восстановят. Вам все объяснят, не волнуйтесь. Просто... это очень необычная правда. Это не так просто объяснить. Не в двух словах. Вам надо сначала немного прийти в себя.
— Почему вы спасли меня? — спросил Вернер.
Немолодой человек с глазами, полными усталости и тоски, положил руку ему на лоб.
— Потому что ты мой брат. Ты — амару. Ты сейчас не понимаешь меня, и не знаешь, что это такое. Поймешь позже. Ты, Вернер — амару, и жить тебе, я надеюсь, предстоит еще очень долго.
15 мая 2010 г. Хаден. Клаус Оттерсбах, частный детектив.
Взгляд привычно фотографически выхватывал детали. Щелк — цветущий куст рододендрона, щелк — подстриженная акация на разровненном холмике почвы; щелк — вымытые белые ступени, щелк — садовый гном. Передо мной был обыкновенный дом, он словно гордился своей обычностью, своей такой-же-как-всейностью, здесь живут приличные люди, словно говорил этот дом. Нормальные, аккуратные, трудолюбивые люди, может быть только чуть-чуть получше других — немного богаче, капельку старательнее, на ступенечку повыше других. Я испытываю в таких домах робость, хоть и научился ее хорошо скрывать. Такие вот домики напоминают мне Гессе и воспетую им площадочку с араукарией с безупречно промытыми иголками. Я даже задержался на нижней ступеньке, но вовремя вспомнил, что в этом идеальном бюргерском приюте всего два дня назад случилось убийство. Флер недосягаемой порядочности дрогнул, и я решительно позвонил в дверь.