Вернер задумывался. Черт возьми, он когда-то хотел быть биологом, вечера просиживал в лаборатории. Не было чуждо ему и искусство, он писал стихи мальчишкой, пел в хоре, любил классическую музыку. В самом деле, все это можно делать лишь тогда, когда ты спокоен. Не обязательно богат, нет. Но должна быть возможность задуматься об отвлеченном, должен быть покой, чтобы проснулось это тонкое, чистое любопытство к миру, способность восторгаться — симфонией ли, проклюнувшимися ли зелеными листиками.
Может ли быть, чтобы 95 процентов человечества — по словам Инки — вовсе не могли иметь таких чувств, этого чистого и тонкого восторга перед сложностью и красотой мира, не могло, потому что гены и гормоны заставляли их непрерывно мучиться совсем другим — борьбой за место в иерархии?
Эта мысль была одновременно искусительно-сладкой — и отвратительной.
Но отвращение преобладало.
Споры с Инкой продолжались порой далеко за полночь. Вернер теперь мог сидеть — он сидел за деревянной столешницей, тянул прямо из желтого плода сладковатый напиток фаноа и спорил с Инкой. Инти время от времени присутствовала — но редко вступала в споры, не вставала ни на чью сторону, лишь улыбалась загадочно, поглядывая на Вернера.
— Все это не ново, — говорил Вернер, нервно крутя в пальцах обрывок бумаги, — во все времена находились те, кто объявлял себя высшей расой. А всех остальных — ни к чему не способными, годными быть лишь рабами. И всегда это оправдывалось чем-нибудь возвышенным — религией, якобы научными доказательствами.
— Да, — грустно отвечал Инка, — национализм, расизм, нацизм. Мужской шовинизм. Все это порождения урканского духа. Психологические основы расизма и нацизма очень просты и доступны пониманию любого урку: деление на своих и чужих, конкурентная борьба между стаями. Когда-то чужих банально уничтожали, теперь потребовалось объявить их исчадиями ада, нелюдьми. Это, кстати, признак прогресса — по крайней мере, урку усвоили, что людей убивать нельзя. Теперь прежде, чем уничтожить противника — следует доказать, что он не человек. Или — недочеловек. Но Хальтаята, Вернер — она-то не имеет ничего общего с расизмом или нацизмом. Например, потому, что мы не нация и не раса.
— Вы же сами понимаете, что имеет, — упрямо отвечал Вернер.
Хальтаята как движение возникла менее сотни лет назад. Возникла здесь, в Шамбале, где укрылись от человечества последние остатки амару, сознающих себя, знающих о себе, кто они.
Хальтаята на ару (кстати, это слово сохранилось и в аймара) означает "разделение". Ее последователей стали называть хальту — и как понял Вернер, далеко не все сознающие себя амару стали хальту. Эта мысль показалась им — как и ему самому — омерзительной.
Эта идея и была омерзительной для амару — что делало им честь. На протяжении тысячелетий им это и в голову не приходило. И лишь в прошлом веке возникла идея — вновь собрать свой биологический вид воедино и отделиться от вида урку.
— Но поймите, — убеждал Вернера старик, — а какой у нас выход? Ведь не от хорошей жизни мы хотим отделения. Аргументов очень много... Ну например — вы ведь понимаете, что генетика развивается и в мире урку? Да, ее тоже развивают люди с генами амару — но неважно. Наши аналитики подсчитали, что открытие кода ДНК — вопрос следующих двадцати, тридцати, может быть, сорока лет. Это неизбежно, понимаете? А когда они откроют код ДНК, следующим шагом будут массовые обследования, антропогенетика. Очень быстро они найдут людей с определенным рисунком маркеров... вы не знаете, о чем я — ну словом, они обнаружат определенные последовательности генов, дающие свойства амару. Они сделают выводы. Урку, которые у власти — амару почти никогда не бывают у власти! — они сделают выводы. Вы же знаете, что делают люди с теми, кто отличается от них, и упаси еще Боже — в лучшую сторону? Думаю, что судьба евреев в Третьем Рейхе будет казаться нам еще счастливой...
— Все это излюбленные аргументы нацистов, — угрюмо отвечал Вернер, — мы бедные, несчастные, угнетенные, евреи вот-вот окончательно сядут нам на шею и навяжут свое господство.
— Аналогии лживы!
— Ну так и пусть сядут нам на шею. И пусть сделают то, что хотят, — говорил Вернер, — значит, человечество не заслуживает ничего лучшего. Ни мы — раз не смогли помочь, научить, ни они не заслуживают. Но делить, самим делить человечество на части... вы сами-то не понимаете гнусности всего этого?