Но переиграть все назад он не мог, поэтому продолжал регулярно насиловать. Раз уж так сложилось, не отказываться же — да и закрепить в Лауре трепет и послушание не помешает.
Но одновременно его мучил страх. Никогда еще на Лауру не сыпалось столько подарков и удовольствий, как в эти годы. Ее школьные успехи и социализация начисто перестали волновать родителей, ее перестали ругать, ей, правда, не разрешали выходить из дома, гулять и пользоваться интернетом. Судя по всему, Шефер открылся жене, или она догадалась сама, но все делали вид, что ничего не происходит, жена отнеслась с пониманием и запретила Лауре интернет — а вдруг девочка что-нибудь ляпнет ТАМ? Даже к психологу Лаура ходить перестала, ведь существуют тесты, доказывающие пережитое насилие...
А отпустить ее за океан? Да там ситуация вскроется в считанные дни! И вся налаженная устоявшаяся жизнь Шеферов, их маленького ребенка, их приличной крепкой семьи — рухнет в одночасье. Из-за чего — из-за какой-то мелкой слабости, из-за балованной девчонки, которая не может ради родного отца подержать язык за зубами.
Подумаешь, какая цаца — в исламских странах в ее возрасте выходят замуж и рожают детей, а она живет на всем готовом, как сыр в масле катается, ее пальцем никто не трогает — а она чем-то еще недовольна.
Представитель фонда Фьючер побывал у Шеферов, и конечно, Лауре ехать в Америку запретили.
Девочка не ожидала ничего другого, и потому не очень расстроилась.
В один из светлых майских вечеров ей снова приказали подняться наверх. Очевидно, так ей и передавали — папа хочет с тобой поговорить. Лаура сцепила зубы и пошла.
Скорее всего, перед "сеансом" отец некоторое время ругал ее — чтобы распалить себя, оправдаться в собственных глазах, а может быть, это его возбуждало.
Это можно предположить, так как между входом Лауры в комнату и началом действий прошло, по моим прикидкам, двадцать минут.
Лаура стояла у рабочего стола, опустив голову, и выслушивала лекцию о том, какая она неблагодарная тварь, вся в мать, видимо, иностранные крови сказываются, как ее всем обеспечивают и создают ей такие условия, и всегда их создавали, о которых могут только мечтать все дети Германии, сколько всего у нее есть, как тяжело родители работают, чтобы обеспечить ей эти удовольствия, и как она смеет быть хоть чем-то недовольной, так безобразно вести себя в школе и дома, быть такой хамкой, такой нелюдимой, неприветливой тварью, позором семьи... Лаура при этом вертела в пальцах единственный предмет, попавшийся под руку, короткую линеечку с отцовского стола.
Возможно, что Лаура что-то отвечала и даже кричала на отца в ответ. Но при этом она тоже не касалась самой болезненной темы — того, чем, как они оба знали, закончится вся эта сцена. Об этом говорить было нельзя, тем более — кричать. Они пока оба играли в "скандал отца и дочери-подростка".
Наконец отец коротко приказал ей — или витиевато предложил — или просто толкнул, и Лаура оказалась на низеньком диване. Как обычно. Отец стянул с нее штаны (или она, возможно, сняла их сама). Свои брюки Шефер аккуратно повесил на кресло. Он вообще был аккуратистом (презерватив он тоже надел, несомненно). Нагнулся над дочерью и начал движения, сминая вскладку диванное покрывало.
Тут произошло непредвиденное и невероятное. Дверь была заперта, окна тоже. Но каким-то неясным, совершенно непонятным образом в комнате возник человек.
И отец, и дочь знали, кто это такой — и поэтому скорее всего можно предположить, что это был тот самый американский немец из фонда Фьючер. Но это мог быть также и его посланец.
Он не обратил на себя внимание распаленного Шефера — тот уже кончал (это разрушает предположение о том, что человек заранее спрятался — в этом случае он сразу воспрепятствовал бы насилию. А он появился тогда, когда в презервативе Шефера радостно забулькала сперма). Зато первой его заметила измученная Лаура. И первое, что она сделала — протянула руку (расстояние позволяло) и схватила со стола ту самую короткую линейку. Линейкой она ударила тяжело сопящего Шефера в глаз.
(Я мог предположить и другой вариант. Шефер увидел чужака и тут же схватил Лауру за шею, угрожая ее задушить, если тот хоть что-нибудь сделает. Линейка лежала рядом, и девочка извернулась и изо всех сил двинула Шеферу в глаз острым краем).