— Трудно сказать, — выразил я итог всех этих размышлений.
— Мы называем этот мир урканским, потому что урку в нем занимают главенствующие позиции. Всегда. Амару никогда не попадают в правительства, и если — то играют в них второстепенную роль советчиков и консультантов. Амару не становятся мультимиллиардерами. Миллионерами — случается, да. Но ни одно серьезное решение в этом мире не принимается амару. Это мир — урку. Точно так же его можно назвать миром мужчин, хотя он наполовину населен женщинами — все решения в политике и экономике по-прежнему принимаются только мужчинами. Кстати, это тоже проявление биологии урку — у них сильно выражен половой диморфизм и доминирование самцов. У нас — нет.
— Но этот мир худо-бедно существует. Вы хотите его уничтожить?
— Мы хотим его изменить, только и всего. Мы вообще не любим что-либо уничтожать. Мы постараемся свести число жертв к минимуму.
— Много было таких... желающих изменить мир, — пробормотал я, — делящих человечество на группы.
Анквилла неожиданно грустно улыбнулся.
— Я понимаю тебя, Клаус. Я так же рассуждал. Я и не рассчитываю убедить тебя прямо сейчас. Меня больше года не могли убедить. Даже когда я понял, что я — амару и назад пути нет, я долго не мог принять хальтаяту. Кстати, ее не обязательно принимать, у нас ведь нет принуждения к чему-то. Знаешь, каким меня привезли в Тибет? Я умирал, Клаус. Крайняя степень истощения — видел, наверное, фотографии узников лагерей? Вот и я так же, ребра наружу, глаза навыкате. Но мне было еще хуже, ведь я в тюрьме гестапо сидел, меня били пять лет. Кости переломаны, гнойники, рубцы. Пять лет кошмара. И вот потом, когда я только чуть восстановился, мне начали все это рассказывать... про разные виды, про хальтаяту. Для меня все это звучал как нацизм... я долго не мог понять, инстинктивно отталкивал эту идею.
Я молчал, глядя на него. Он и сейчас выглядел не слишком раскормленным. Что-то в нем осталось от тех пяти лет. Выражение глаз — нечеловечески спокойных. И теперь я видел небольшой лапчатый шрам на шее — если уж он не зажил за 70 лет, то каким страшным был тогда?
Мне было его жалко, этого молодого старика. Гораздо жальче, чем умирающего дедушку Франца. Этот человек прошел такое, что никому из нас и не снилось. Прошел — и не сломался, выдержал, остался собой, остался человеком.
Смог бы я так? Сомневаюсь, очень сомневаюсь. Пусть я даже его внучатый племянник. Мы слишком избалованы, слишком много заботимся о себе.
— Родители никогда не говорили о тебе, — тихо сказал я, — я не знаю, почему. Я бы гордился... что у меня такой предок.
— Ну вот — гордись, — улыбнулся Анквилла.
— Но потом... тебя вылечили они, амару?
— Да, конечно. Меня вылечили. Я прожил счастливую жизнь. Мне уже никогда не снится тюрьма, уже много лет. Я женился на прекрасной женщине, она и сейчас моя любимая. У нас двое детей, они взрослые, сын генетик, дочь занимается космической техникой. Есть маленькая внучка. Я живу среди своих — я же говорю, это невозможно даже представить. Это как рай, который обещали церковники — но прямо здесь, на земле.
Он посмотрел мне в глаза.
— Клаус... пойдем со мной. Я знаю, что здесь полиция, но ты же видишь, мы легко можем выйти отсюда. Это не проблема. Пойдем со мной, малыш, ты же амару, я отвезу тебя в новый город, вместе с Алисой, ты увидишь, как у нас все...
— Дед, — сказал я, — но ты все-таки убил Шефера.
— Ты считаешь, эта мразь не заслуживала смерти?
Я вдруг вспомнил.
— Шефер — сын начальника тюрьмы?
— Да. Его папаня был начальником, когда меня ломали там. А потом неплохо устроился в послевоенном мире, как и большинство бывших нацистов — ведь все они принадлежали к приличным, уважаемым семьям, кто же их даст в обиду... Но я бы простил это, это ничего не значит, это сын, а не отец. Однако ты же понял, что за тварь сам этот банкир...
— Да, конечно.
— У него еще сперма капала с пениса... Я ни секунды не думал.
— Хорошо, пусть так. А Макса? В чем был виноват Макс?
— Он не был виноват. Просто он угрожал нам оружием. Вынул пистолет и приказал сдаться. Можно было и сдаться, конечно, но тогда все бы осложнилось, в первую очередь для Алисы.
— И ты решил проблему самым простым образом. Нет человека — нет проблемы, да?
— Это война, — тихо и спокойно ответил Анквилла.
— Ты берешь на себя право судить и решать, вот что страшно. Вы, амару — выше простой человеческой морали.