А потом до тебя доносятся звуки — звонкий лай собак, крики играющих ребятишек. Задумчивый пересвист флейт. Плеск реки. Грудной женский голос, поющий старинную песню в саду. Взрев мотора где-то в мастерских, стук и грохот строительства на окраине. Чья-то импровизация на скрипке. Плач младенца. Радостная какафония весеннего вечера. Ты уже не видишь города, он слишком близко, его не разглядеть — зато на дороге возникают резные деревянные ворота — они ничего не закрывают, вокруг Лаккамири не построено стен, кроме лан-поля; эти ворота — просто арка, для красоты, они всегда открыты. Они приглашают. И там, за воротами, получившие твой сигнал, уже ждут близкие. Они не бегут навстречу — они просто стоят и ждут.
И ты въезжаешь в город.
10 июня 2010 года. Хаден. Клаус Оттерсбах, частный детектив.
Я вернулся из России довольно быстро.
Там мне пришлось пережить неприятные моменты. Группа поддержки ждала всю ночь, и всю ночь я мирно спал совершенно без сновидений. Впрочем, они решили, что я потерял сознание. Но медицинское обследование не дало результатов — повреждений на мне не было. На вопрос, как вышел подозреваемый из комнаты, я ответил, что несомненно, этот человек владеет гипнозом. Он и на меня воздействовал.
На следующее утро кто-то занес мне в номер конверт — в конверте оказалось российское свидетельство о смерти ребенка Лауры Шефер в больнице после автокатастрофы и временное российское же удостоверение личности девочки. Подумав, я решил не просвещать русскую полицию — они все равно не искали Лауру, она не русская подданная даже, им нет особой разницы. А в отношении меня Алиса с Анквиллой обещание исполнили.
Два дня я еще пытался найти их в городе — но совершенно безрезультатно. Они бесследно исчезли. В поисках мне помогала Ирина Соловьева, и в результате я чуть было не женился на ней, но мне удалось счастливо этого избежать. Ирина была разочарована.
Я вернулся в Хаден. Перевел официально свидетельство о смерти Лауры и со скорбным видом вручил Шеферше. Та с трудом, но сумела скрыть радость и облегчение. Дело было с моей стороны закрыто. Полиция, насколько я знаю, еще долго возилась, пытаясь что-то понять в гибели Шефера — но и они в итоге сдались.
Дело Макса тоже закрыли, списав на несчастный случай на работе. Он был хорошо застрахован, так что семья его прилично обогатилась и кажется, даже приобрела собственный дом на эти деньги.
Я получил от Шеферши приличный гонорар. На эти деньги я купил Киксу дерево для сточки когтей и выплатил остаток долга за "Ниссан". Я поговорил с Беатой по телефону напоследок — по-моему, она не очень расстроилась. И съездил с Джессикой на концерт Врачей. Но Джессика уже завела нового парня. Я тоже не очень расстроился по этому поводу.
Остаток гонорара я потрачу на туристическую поездку. Мне только нужно закончить еще два новых дела: одно по выяснению, куда внук девал деньги, которые ему дала бабушка на обзаведение машиной; второе — определить, спит ли хозяин крупной фирмы с секретаршей, или же отношения между ними чисто деловые (заказчица — жена хозяина). Словом, все как обычно.
Иногда по вечерам мне становится очень тоскливо. Я вспоминаю Анквиллу. Вернера Оттерсбаха. Я все хочу порасспрашивать о нем отца, но что он знает? Все то же — да, был у него дядя, умер во время войны.
Может быть, им просто стыдно рассказывать о Вернере?
Я снова и снова перебираю те события. Я знаю, что был прав. Я все делал и говорил правильно. Я бы повторил это еще раз. Но видимо, все же что-то в этом было не так. Не так — раз нестерпимая тоска то и дело накатывает на меня, и я готов отдать все, лишь бы еще раз увидеть Анквиллу. Договорить с ним — ведь мы не договорили. Понять его наконец.
Этот парадокс долго сводил меня с ума. Наконец я смог взглянуть на дело по другому. Во время этого дела я вел себя безупречно, не вопрос. То, что я сделал "не так" — видимо, лежит за гранью этого дела. В самой моей личности. В прошлом.
На эту мысль меня натолкнуло чувство обиды, которое заставил испытать Анквилла.
Он упрекал меня в том, что моя жизнь слишком благополучна, что я не знал горя, не был на войне — и потому не могу его понять.
Да, но ведь я сознательно отказался от войны, и до сих пор считаю, что правильно сделал: война — это мерзость. Желающим вкусить романтики оружия и насилия в нашем обществе открыты все пути. Хочешь — иди в бундесвер, нести людям в жарких странах свободу, демократию, высокоточные ракеты и гуманные пули. Хочешь — служи в полиции, защищай приличных людей от всяких преступников и экстремистов. Я уже был там одной ногой и отказался, потому что мне это было противно. И это тоже было правильно.