Волны запредельного холода накатывали одна за другой, грозя окончательно погасить искорку разума, утопить, как штормовая волна топит утлое судёнышко. Ревущий магический ветер нёс её сквозь абсолютную тьму, вертя и швыряя, точно щепку в бурном потоке. Казалось, вот сейчас она последний раз ярко сверкнёт, как свеча на ветру, и погаснет, оставив лишь облачко истаивающего дыма. Тьма, что её обступала, была тяжела, как смёрзшаяся в камень земля.
Но конец не приходил. Каждый раз, когда казалось, что сил терпеть больше нет, приходило острое, сравнимое лишь с наслаждением от соития с любимым, чувство: она необходима тем, кто ей доверился. Никто её не заменит в смертельной схватке, не выдержит, что выдержала она. Нужна она и Морресту, который без неё не выберется из страшной подземной тюрьмы. Надо выстоять - и снова прийти на помощь своим. Другого пути она не мыслила.
Выдержать можно всё - было бы, ради чего. Ради чего, Эвинна знала - и это служило лучшим щитом против давящей тьмы, мороза и ветра. Против последней смерти и небытия. Ожившая мгла могла терзать её, могла выстуживать невиданным в мире живых холодом пустоты - но убить окончательно и бесповоротно, так, чтобы и Боги не смогли воскресить, была бессильна. Эвинна знала, что её помнят, по ней скорбят, а многие, вопреки победным реляциям алкских полководцев, ещё верят, что плен и казнь - ложь, и она лишь затаилась, чтобы заманить Амори в ловушку. Костёр разметало бурей, но угли по краям ещё тлеют. Надо только подложить хвороста, добавить соломы и хорошенько раздуть пламя, чтобы оно забушевало с новой силой!
Её помнит Моррест. Может быть, он сейчас испытывает почти то же - заточённый в подземелье, отрезанный от своих, отданный во власть голодной тьме и холоду, что по капле выпивают из него жизнь. Может, сумел найти лаз, и теперь бродит в катакомбах, не зная, как выбраться - но всё равно помнит и думает о ней. Эта мысль согрела, казалось, будто между влюблёнными сквозь все преграды протянулась незримая нить, по которой она питала и поддерживала его, а он - её. Сознание, что он по-прежнему носит её образ в сердце, воплотилось в незримый щит, о который разбивались волны тьмы.
Надо вернуться и вновь встать в ряды сколенского воинства. И она это сделает. Ведь она уже завоевала бессмертие - не фальшивое, в котором маются от безделья, попивая смертельно надоевший нектар в плену собственных фантазий, "праведники" вроде Велиана, а подлинное. То, какое Боги не способны ни дать, ни отнять. Которое может завоевать каждый, если его дела в жизни достаточно весомы, чтобы осталась Память. Никакого другого бессмертия, знала теперь Эвинна, - нет, да и не нужно. Хватит тешить себя сказками...
Прикрываясь от тьмы, как щитом, своей верой, девушка сделала шаг вперёд. Потом ещё один. И ещё - вопреки всему и всем, не надеясь на награду и не задумываясь о последствиях. Она не сдалась тогда, на обледенелом перевале. Не сдалась в безнадёжных боях за Тольфар. Не отступит и теперь. Ещё шаг, как бы ни было больно и трудно... И ещё... За Империю...
...и Императора!
Полог мглы разорвался внезапно, будто дверь открылась, и в выстывший за зиму погреб заглянуло тёплое весеннее солнце. Последний шаг потребовал таких усилий, что чуть не случилось непоправимое - зато теперь всё как-то сразу прекратилось. На миг обрушилась тьма, такая же абсолютная, но без ветра, мороза и давящей тяжести, вообще без ничего, и оттого ещё страшнее. Затем Эвинна вывалилась снова во тьму - морозную, но уже не абсолютную, пронизанную светом звёзд, багровой луны Магры и зелёной Самани. И мороз, хоть и леденил тело в разорванной одежде - но и это был мороз мира живых, привычный, и оттого почти приятный.
Из забытья Морреста вырвал стук сапог, где-то в стороне захрустели под тяжёлыми подошвами захрустели мелкие камушки, характерно звякнула кольчуга. Слабость была такая, что даже открыть глаза оказалось титаническим трудом. А уж тупая, ноющая боль в простреленном плече, рассеченной наконечником стрелы щеке, в едва не пробитой прикладом голове вообще грозила свести с ума. Миг - и он понял, что голову плотно охватывает тюрбан бинтов, а остальные раны также забинтованы, сквозь запахи плесени и прелой соломы, параши и ржавого железа пробивается аромат травяных снадобий и каких-то мазей. Ого, значит, в последнем бою его не только не добили, а даже выхаживают... Как бы не пожалеть о таком милосердии!
Стук сапог стих, зато засов лязгнул так, что в голове будто взорвалась граната. Значит, кто-то пришёл по его душу. Хотя... Может, просто тюремщики еду принесли? На всякий случай он не стал открывать глаза. Пусть думают, что так и валяется без чувств. Кто-то с кряхтением надавил на дверь снаружи, створка проскрежетала по полу, взвизгнули несмазанные петли. Со скрипом в камеру ворвался свет факела - после абсолютного подземного мрака он казался ослепительным. Щурясь, Моррест увидел двух бугаев, один с копьём, второй с луком; напарник страхует от дальней стены, наложив стрелу на тетиву. Моррест знал: всадить в пленника стрелу - дело одной секунды.
За их спинами кряхтит, опираясь на суковатую клюку, осанистый белобородый старик, судя по добротной одежде, наверняка тот самый лекарь. Голова укрыта аккуратной зелёной шапочкой - символом немалого лекарского сана. Сморщенное лицо в пигментных пятнах, как и скрюченные, похожие на птичьи лапы, руки. На вид деду никак не меньше семидесяти, а может, и все девяносто.
Впереди, пугливо озираясь, семенит худенькая девушка лет семнадцати-восемнадцати, с аккуратными холмиками грудей и перекинутой через плечо соломенной косой. Она точно служанка, может, даже рабыня: единственная из всех троих она идёт босиком. Едва остановившись, девушка начинает ёжиться и переминаться с ноги на ногу - видать, каменный пол в темнице просто ледяной. В руках девчонки неспешно плывёт оловянная миска, над ней поднимается пар. Моррест узнал запах гороховой похлёбки - и осознал, что невероятно, просто запредельно голоден.
- Ага, преступник поправляется, - поймав голодный взгляд пациента, проскрежетал старик. Голос у него просто на удивление мерзкий. - Проследите, чтобы всё съел, будет отказываться - кормите насильно. Я не хочу обвинений в том, что уморил "языка".
Преступник? Разве он что-то украл, или, тем паче, кого-то убил? Моррест ощутил, как по телу пробежал озноб. Нет, не грабил и не убивал. Он совершил вещи куда более серьёзные: спас ребёнка главной противницы короля Амори, и тем лишил монарха покоя. Что за такое полагается, страшно себе представить. Возможно, участь сожжённой заживо Эвинны ещё покажется досадной мелочью.
...Это случилось много месяцев спустя после пленения. Он как раз понял, что выхода отсюда нет, и остаётся жить воспоминаниями, потому что покончить с собой ему тоже не дадут. Но однажды вместо тюремных сторожей пожаловал Михалыч, так же, как и он сам, заброшенный в мир Сэрхирга. После долгих мытарств старый мастер попал к королю Алкскому, и это было самое ценное приобретение королевства с момента обретения независимости. Если сам Моррест-Миша в своём мире был лишь агентом страховой конторы, то Михалыч тридцать лет отработал на Тульском оборонном заводе, сперва рабочим, потом и инженером. А когда в недоброй памяти девяностые лишился работы, не забыл старые навыки: стал делать декоративное оружие, на стены или для исторической реконструкции. Неудивительно, что в новом мире, с полной поддержкой короля, ему удалось создать военный завод, да ещё скопировать "трёхлинейку".