— О! Я думал, ты не придёшь! — радостно воскликнул именинник, когда я вошёл в главный зал. — Подарок туда положи, и пошли выпьем.
Ну да, что же я удивляюсь, мы с ним вроде как друзья. Вот же хитрый какой. Как только сел около него, нас сразу облепили омежки. Генри охотно с ними шутил и иногда лапал, а я решил пройтись. Мне всё это не нравилось. Генри был слишком внимателен к моей персоне, даже когда отошёл от него, его друзья следовали по пятам. А ещё все были уже не просто «навеселе», а почти в отрубе. Только сам Генри и его три друга ходили трезвые. Почему? Мои мысли прервал голос Генри:
— Слушай, пойдём наверх, выпьем в тишине, а то моя голова скоро лопнет.
— Пошли, что-то сегодня слишком уж шумно, — согласился я.
— Да не говори, ребята совсем разшалились.
Мы с Генри поднялись на второй этаж, по его словам — в кабинет отца. Я тут был впервые, но Генри прав, здесь значительно тише. Генри достал бутылку вина, и мы сели на диван. Собеседником он оказался интересным, посмеялся от души. Но когда у меня всё поплыло перед глазами, смеяться резко перехотелось.
— Что-то мне нехорошо, — проговорил я заплетающимся языком, увидев лишь довольную рожу Генри.
Уже на краю сознания услышал, как открылась дверь, и кто-то вошёл:
— Генри, всё готово, мы одни.
— Прекрасно, он тоже готов, — ответил Генри.
Всё, больше ничего не слышал, меня поглотила темнота. Сколько был в отключке, не скажу, но придя в себя, понял, что не могу пошевелиться. Руки были привязаны к спинке кровати, а ноги раздвинуты, и, кажется, тоже привязаны. Открыв глаза, понял, что уже не в том кабинете, но спросить где и что со мной не смог: во рту кляп. Паника, страх, медленно проникали в моё сердце и накрывали с головой. Я не знал что делать, как быть. Мне было страшно, а в голове по-прежнему стоял туман.
— Очнулся? Очень хорошо, — надо мной склонился Генри, его глаза хищно сверкали в полумраке комнаты. — Если бы ты знал, как же сильно я тебя ненавижу… Ты всегда первый, во всем лучше… Знаешь, что говорят омеги про тебя? Что ты даже в постели лучше. Мы вот и решили с друзьями проверить, так ли это.
Его грубый смех не смог заглушить мой стон. Я понимал, к чему он клонит, но связанные руки и ноги, не могли мне подарить свободу. Я бился изо всех сил, но веревки только обжигали и царапали кожу. Я молил всех известных мне богов о помощи, но никто не услышал. Меня захлёстывало отчаяние, беспомощность. Сначала даже думал, что это всё просто кошмар… сон… но треск ткани, вернул в реальность. Это не сон. Никто не придёт. Никто меня не спасёт. Во сколько придут родители? Будут ли они заходить в мою комнату? Нет. Они не станут меня будить, а это значит, что до утра никакой помощи ждать мне не стоит.
Я чувствовал как меня раздевают, рвут и срывают ткань. Их смех заглушал мой стон. Я не хотел этого видеть, не хотел чувствовать, но злая реальность не отпускала в тихую темноту. Я чувствовал, как на меня кто-то лёг… чувствовал его горячую плоть, которая упиралась в мой анус… Я никогда не забуду ту боль, которую испытал тогда. Меня словно разрывали изнутри, мне хотелось кричать, но кляп не позволял. Отчаяние, безысходность, боль. Через некоторое время, я перестал мычать и просто молча плакал, горячие слёзы одна за другой стекали по лицу. Я прекрасно знал, кто решил стать моим первым — Генри. На протяжении всего процесса он рычал и говорил, что теперь я никому не буду нужен, … что я просто шлюха, которую сегодня поимеют вчетвером. Он хотел, чтобы я кричал… чтобы умолял его отпустить. Он выдернул кляп и начал ещё яростнее вбиваться в меня, причиняя просто невероятную боль. Но я молчал, не хотел ему доставлять такое удовольствие. Порычав, он вышел из меня, предоставляя право другому.Как он и обещал, один сменился другим, а потом третьим, четвертым, и опять первым. Сколько раз было таких заходов, не знаю. Но теперь даже перестал плакать, перестал что-либо чувствовать. Я неподвижно лежал, желая умереть, но видно у смерти были совсем другие планы.
Как-то я читал роман, где молодого омежку изнасиловали, но только он потерял сознание, якобы от сильной боли. А вот мне никакая боль не дала спасительного забытья. Всё это время я был в сознании: чувствовал, слышал, ощущал. Мой мозг запомнил каждую мелочь: их прикосновения, ту боль, чувство безысходности, грязь, пустоту…Когда они наконец успокоились, Генри склонился надо мной, у него было очень довольное лицо, торжествующее:
— Слушай внимательно, котёнок. Мой отец — Прокурор, а дядя — Судья. Хоть одно слово, и твои родители проведут остаток дней в ссылке.
Нет, мои родители не должны страдать. А я? Я Переживу. Как-нибудь, но переживу. Тюрьмы у нас отменили давно и заменили их простой ссылкой. Там ты остаток дней живёшь как раб, без права, без голоса. Посмотрев на меня, Генри хмыкнул, поняв, что никому ничего не скажу, а я закрыл глаза, чувствуя, как верёвки ослабляют на моих руках и ногах. Но я не спешил открывать глаза, не хотел видеть их довольные лица. И только когда услышал, как закрылась дверь, позволил себе выплеснуть эмоции.
Плакал долго и громко, даже кричал, пока полностью не охрип. Мои руки и ноги ужасно болели, так же как и моя задница. Осматривать кровать не хотел, и так понятно, насколько там всё ужасно. Видеть свою кровь не было желания.
Мне неохота было жить или вставать и куда-то идти. Но я знал, родители будут волноваться. Успокоившись, медленно попытался сесть, но от сильной боли упал обратно. В это же время услышал какой-то шум за дверью. В том, что я в данный момент не у Генри дома, был уверен, ведь не станет же он такое делать у себя. А вот где я нахожусь, не знаю, да и неохота знать. Но шаги приближались, невольно я сжался, это раньше мог дать отпор любому, а сейчас даже омеге не смогу. Но мои опасения были напрасны, в комнату вошёл мой самый дорогой человек — отец. Теперь точно всё будет хорошо. И моё сознание наконец меня покинуло…