- А как же наши? – крикнул с пола Громов. Снаружи оставался Зиновьев, не успевший запрыгнуть в салон, не говоря о Борецком и Куприне.
- За них не волнуйся! – откликнулся Али.
Гонки по ледяному бездорожью долго не продлились. Сначала автоматные очереди, молотившие по корпусу, причиняли мало вреда, мотор продолжал работать, несмотря на вытекающую смазку и пусковую жидкость, но стоило шальной разрывной пуле пробить топливный бак, расположенный на крыльях платформы, как последовал чудовищной силы взрыв. Вездеход подпрыгнул, опрокинулся и перевернулся на крышу.
Громов оглох и потерял ориентацию. Его придавило (позже обнаружилось, что это Али закрыл его своим телом от острых фрагментов лопнувшего корпуса), и густой чад от пылающей солярки, растекшийся по салону, моментально забился ему в легкие. Кто-то тащил его, тянул за ноги, но Юра кашлял, хрипел и совершенно ничего не соображал.
Все протекало для него как в тумане, и в памяти потом остались какие-то ошметки. Вот застывшая картина, как Заккария лежит поперек дымящегося кресла, разинув рот и выпучив глаза. Лицо француза залито кровью из рассеченной брови и кажется страшным в своей неподвижности... А вот другая: смятый корпус оранжевого вездехода, на который Юра почему-то смотрит уже со стороны. Из оторванной дверцы валит черный дым, а слетевший с гусеницы трек размотался и лежит змеей на белоснежном покрове... Третья картина – ярчайшая вспышка, прожигающая мозг... Четвертая: взрыв второго бака с дизельным топливом разметал людей, копошившихся у машины, и они сломанными манекенами распростерлись по террасе. И над всем этим армагеддоном ощерились сияющие в солнечном свете коричневые зубья Драконьей челюсти…
Лиц тех, кто тащил его прочь от горящего вездехода, Громов не рассмотрел, и потому вспоминал о них как о безликих роботах, чьи клешни сомкнулись у него на плечах, причиняя невыносимую боль. Еще Юра смутно видел бордовые пятна на своих брюках – это была чья-то, вне сомнения, кровь, но своя или чужая, непонятно. Боли в ногах он не чувствовал, но зато ощущал, как саднит лицо и обжигающе ноет спина. Его душил кашель, и каждый вздох что-то болезненно смещал в грудной клетке. Где-то кололо, что-то ныло, но все это происходило будто бы и не с ним. Боль разгоралась медленно, по нарастающей, но по сути, это была еще не сама боль, а ее предвестник. Все страшное началось потом.
Громов терял сознание, выпадая из реальности, и обрывки увиденных им сцен больше не складывались в единую цепочку. Только что бивший в глаза солнечный свет вдруг сменился на кромешную тьму. Жар перетек в холод. Забытье превратилось в адскую муку. Хотелось пить, орать, умереть…
Однажды Громов четко увидел склонившееся над ним лицо Игоря Сахарова. Он застонал, обрадовавшись, что друг его жив. Но Игорь его не понял и, отвернувшись, что-то выкрикнул в темноту, требовательно и тревожно.
Громов снова застонал, испугавшись, что Сахаров сейчас уйдет, и Игорь поспешно наклонился к нему, прошептав:
- Держись, Громыч! Только держись! Я с тобой!
- Пить!
- Щас, потерпи!
Юриных губ коснулся жесткий край фляжки. Прохладная жидкость полилась в рот, смягчая пылающие внутренности.
- Спас…! – шепнул Юра, когда перестал глотать, давиться и кашлять.
- Громыч, ты откуда взялся, чертяка?
- Дол…го… объяс…нять…
- И чего ты на станцию вдруг притащился? Помочь нам решил?
Юре было сложно говорить. Он вообще плохо понимал, что от него хотят. В мозгу не трепыхалось ни одной мысли.
Когда он не ответил, Игорь закусил губу, и на его лбу пролегла озадаченная глубокая морщинка.
Громов смотрел, смотрел на эту морщинку, цепляясь за нее как за соломинку, способную удержать его наплаву, но вдруг с удивлением понял, что перед ним уже не Игорь, а Вика…
Он с усилием широко распахнул глаза. Как не был он дезориентирован, но все же в основном отчет Громов себе отдавал: Вики в Антарктиде быть не могло. Это был бред, видение, глюк.
«А Игорь? – тоскливо мелькнуло в его воспаленном мозгу. – Он тоже был глюком?»
Однако смотреть на Вику было приятней, чем на Игоря. Даже когда она оплакивала его, стирая со щек слезы, видение доставляло радость. «Хорошо, что последней из всех доступных ему радостей стала именно она», - подумал он. Пусть так, не по-настоящему, но Вика пришла проститься с ним. Глядя на нее, Громову становилось легче.
- Юрочка, поговори со мной! – шепнула Вика. – Соскучилась очень и хочу услышать твой голос. Скажи мне, как ты здесь оказался? Сколько вас было? Где ваш лидер?
Громов был и рад ей ответить, успокоить, но не видел смысла посвящать ее в не самые радужные подробности. «Какая разница, как, где и сколько? Я умираю», - подумал он. Он не хотел умирать, но в данный момент принимал свою участь с облегчением.
Вот только смерть, конечно, тоже была неправдой. Она манила его, как обыкновенный мираж, обволакивала и обещала, но стоило побежать к ней, как она попятилась и отступила. «Глаза урагана» не умирают просто и быстро. Они живут и мучаются, мучительно убивая других…
Образ заплаканной жены растаял. Подступила тьма – его единственная заступница сейчас и врачевательница ран. Но перед тем, как она подарила ему благословенное бесчувствие, Громов увидел жуткого человека.
Бледный беловолосый мужчина с рубцами от заживших ожогов на лице смотрел на него пристально и хмуро. Он был молод, но вне сомнений уже вышел из подросткового возраста, Громов дал бы ему лет двадцать, однако у мужчины были те самые красные глаза альбиноса, о которых упоминал Борецкий. Совершенно адские глаза, кстати, тлеющие нехорошим отсветом, как два уголька. В них не было ни сочувствия, ни слабости, ни затравленности пленника, ни угарного куража наркомана.
«Белый Сахир, - догадался Юра. – Кто же он?!»
- Тащите его отсюда, пока он не стал грызть траву с корней (*пока не сдох, франц.идиома), - произнес Красноглазый по-французски, отворачиваясь и надевая на лицо солнечные очки. – Он нужен живым, я с ним не закончил.
Голос его был по-мальчишески несолиден и мало соответствовал дьявольскому образу, однако послушались его безоговорочно. Юру подняли и куда-то понесли.
«Трава в антарктическом аду… какая нелепость», - подумал Громов и с облегчением отключился. Теперь уже надолго.
Глава 4(24) Альбинос. 24.1
Глава 4(24). Альбинос
24.1/4.1
Вик Соловьев. Наши дни. Анкаратра. Лагерь у водопада
Когда они подплывали к водопаду, раздался взрыв, вспугнувший окрестных птиц. Сидящие в лодке встрепенулись и напряглись, вглядываясь поверх верхушек деревьев, но столба дыма замечено не было. Не было и звуков стрельбы.
- Что у них там происходит, черт возьми? – пробормотал охранник Радмир, нервно косясь на Патрисию.
- Это не нападение, - обронила та хладнокровно. – Продолжайте выполнять порученную задачу по транспортировке раненых.
Грач выпрыгнул из лодки задолго до того, когда ее нос оказался вблизи удобного для высадки участка. Оказавшись в воде по грудь, он проворно поплыл, проталкивая себя вперед мощными гребками, вскарабкался на высокий глинистый участок, поросший травой, и помчался к лагерю.
Вик всей душой хотел бежать за ним, потому что переживал за Милу гораздо больше Володи, но проклятый долг врача не позволял ему оставить двух тяжелых пациентов. Загоскины были очень плохи, оба, а их еще предстояло везти к плоскогорью, где мог сесть санитарный вертолет. Желательно было довезти их до медиков живыми, и Соловьев разрывался, с отчаянием глядя то на распростертые на дне лодки тела, то на густые заросли, закрывающие тропинку, вьющуюся вдоль ложа водопада.
Когда он был уже готов все бросить и последовать за Грачом, Патрисия решительно отобрала у него пакет с физраствором.
- Иди, - сказала она по-французски. – Я останусь с ними и прослежу, чтоб остались живы.
Вик заглянул ей в глаза. Он знал, что Патрисия волнуется за дочь, брошенную утром на попечение Ивана и Милы, и это внезапное предложение задержаться, не пытаясь все контролировать лично, поразило его.