- Даже если наши вкусы расходятся? – пыталась она с ним спорить.
- На самом деле, моя дорогая, наши вкусы не такие уж и разные. Дочери Евы порочны по своей сути, и я уверен, что в душе ты жаждешь того же самого, просто не решаешься признаться. Ты закрепощена условностями и ханжескими правилами, которые вбила тебе в голову тетка, не знающая, что мир давно изменился. Женщине позволено получать удовольствие от близости, и я намерен показать тебе, какая ты на самом деле.
- Откуда тебе знать, какая я?
Дмитрий в ответ рассмеялся:
- Уж поверь, жизненного опыта у меня побольше твоего! Ты вышла за меня девственницей, и это значит, что именно мне и никому другому предстоит открыть для тебя прекрасные горизонты.
- Я с тобой разведусь! – прошептала она.
- Прекрасное решение! – он издевательски поаплодировал. – Не разочаровывай меня, Мила. Неужели первая же трудность отправила тебя в нокаут? Ударили – вставай и продолжай борьбу! Только слабаки сразу же валяться лапками кверху. Ты хотя бы попробуй, дорогая. Ты же с характером, неужели мы с тобой, два разумных человека, не сумеем прийти к компромиссу и спасти свою семью?
Мила честно пыталась участвовать в этом эксперименте, и иногда ей казалось, что Дима в чем-то и прав. Он не был с ней груб постоянно. Дарил подарки. Проявлял заботу. И были вечера, когда он, пуская вход все свое остроумие, веселил ее всевозможными историями или наоборот, вел сугубо интеллектуальные беседы. У Москалева были не только недостатки, но и несомненные достоинства, и Мила понимала, за что его полюбила. Однако самое первое столкновение с его тайной и, скажем прямо, порочной стороной, обернулось для нее сильнейшим эмоциональным шоком.
Тогда, на яхте, удалявшейся от острова Мадагаскар, Дима, смеясь, лапал ее прямо под взглядами молчаливых матросов и капитана. Зажимал в тесном коридорчике и, причиняя боль, заставлял вскрикивать и стонать так, чтоб было слышно всем. Ему нравилось, что другие самцы видят его власть и, как он надеялся, завидуют ему. Команда, впрочем, скорей сочувствовала Миле, отчего ей становилось еще невыносимее.
После очередного унижения, когда он содрал с нее купальник и принудил к сексу прямо на палубе средь бела дня, что-то в Милке надорвалось.
Ночью у нее поднялась температура, и она металась в бреду несколько дней. Поначалу Дима не обратил на это внимание – простыла и простыла, он поручил ее заботам единственной бабе в команде – уборщице кают, но та не справилась. Миле не становилось легче, она не пила и не ела, ее кожа сделалась землистой, губы потрескались, а щеки ввалились, и Дима испугался. Он позвонил во Францию ее отцу, Илье Сперанскому, и тот велел везти Милу к нему.
Когда они подплывали к Марселю, Мила немного пришла в себя. Увидев мужа, сидевшего в неудобном кресле, где он явно провел ночь, она спросила, что случилось. Она мало что помнила, и Диме не составило труда убедить ее, что он лично заботился о ней все это время.
- Ты подцепила заразу, но мы тебя вылечим, - сказал он.
На самом деле это было больше похоже на психический надлом, и позднее, восстановив всю цепочку, Мила догадалась об этом. Отец тоже особо не скрывал, каких именно специалистов вызвал к ней во Франции, обозвав ее «склонной к истерии».
- Наверное, на тебя так подействовала смерть мамы, - исправился он потом, вывернув на привычный ему путь медиатора, - ты стала немножко неуравновешенной и многое видишь в черных тонах. Я очень надеюсь, Милочка, что дорогое экспериментальное лекарство тебя излечило навсегда и ты не сойдешь с ума, окончив свои дни в закрытой лечебнице. Но ты должна быть осторожна. Любая твоя истерика рискует отныне спровоцировать рецидив. Надо учиться держать себя в руках, сначала думать, потом действовать и принимать жизнь такой, какая она есть.
После Марсельской клиники Мила изменилась. Стала тише, покорнее. Она боялась лишний раз вспылить, не отстаивала свое мнение. Дима полностью ее подавил. Мила боялась его разочаровать, чтобы не получить в ответ звериный оскал и болезненное соитие в спальне. Она все реже задавалась вопросом, правильно ли живет и нужно ли ей все это.
Отец советовал ей не рубить с плеча и дать Москалеву шанс.
- Ты и так однажды довела себя чуть ли не до психушки, а все потому, что не умеешь найти золотую середину. Много ждешь, мало работаешь над собой, - сказал он ей по телефону. – Семья – это серьезная вещь, и я вижу, что Дима, при всех его недостатках, все-таки любит тебя и обладает бесконечным терпением. Помоги ему стать лучше, если что-то в его характере тебя не устраивает. Жена для мужчины имеет огромное значение. Именно женщина делает из тигра милую кошечку, а не наоборот.
Возможно, Мила не сумела ему толком объяснить, что именно ей не нравится. Возможно, ей мешал стыд и ложная идея, что она будет выглядеть идиоткой, сбежавшей от мужа сразу же после венца. Ее никто не принуждал выходить за Дмитрия Москалева, это было ее решением. Ее все устраивало, так чего ж теперь расписываться в неспособности стать хранительницей семейного очага? Мила не была тщеславной, но Дмитрий, как умелый манипулятор, нашел для нее слова, чтобы убедить: она и только она является ответственной за все, что происходит. И если выходит плохо, Миле надо больше стараться.
Сегодня Мила удивлялась, как вообще решилась на побег тем январским днем. «Наверное, это судьба, - думала она, лежа в спальном мешке в палатке, по которой сверху лупили струи тропического дождя. – Убежать, чтобы встретить наконец мужчину своей мечты». Вик стал олицетворением ее судьбы и всего, чтобы было в ее жизни хорошего.
Но разве можно было признаться ему во всем, что происходило с ней раньше? Даже когда он спрашивал. Даже если Мила знала, что он ее не осудит – все равно признания жгли ей губы. Но утаивая подробности, получалось, она ему лгала. Чем тогда она лучше папы, который обманул ее, вколов непонятное вещество под видом лечения? Чем она лучше Димы, вравшего ей во всем, даже в том, что любит?
Все эти вопросы ложились на сердце тяжелым камнем. Мила опасалась, что, не признавшись Вику, вводит его в заблуждение. Всюду был клин: признаешься – рискуешь оттолкнуть от себя любимого мужчину, а не признаешься – подведешь его. Что выбрать? Она только-только начинала отогреваться в кольце его рук, только-только пришла в себя от потрясений, но экзистенциальные решения по-прежнему давались ей с трудом…
…- Мила, можно я банан возьму?
- А? – Мила вынырнула из мрачных мыслей.
- Я хочу банан. Можно?
Перед столом, за которым они сидели с Кириллом, стояла Адель и смотрела на глубокое блюдо с фруктами, которые остались от завтрака. Тут были яблоки, апельсины и виноград, но Адель гипнотизировала единственный банан с пожухшей кожурой.
- Конечно, бери! – Мила пододвинула к ней тарелку.
Адель схватила фрукт и прижала его к животу. Есть не стала.
- Тебе помочь очистить?
- Нет. Почему ты не поплыла в храм?
- Я потом поплыву, - Мила демонстративно пожала плечами и улыбнулась. – В лодках мест для всех не хватает. Приходится ждать своей очереди.
- А можно, когда ты поплывешь, я поплыву с тобой?
- Не знаю… наверное, можно, но это надо спросить у мамы. Если она разрешит, то я не против.
- Папа мне разрешил.
- Ясно. Но маму тоже надо спросить. А пока садись со мной!
Мила подвинула соседний раскладной стульчик, и Адель, положив банан на край стола, сосредоточенно полезла на него. Стул качался, и Милка придерживала его.
Кирилл, хоть и работал на ноутбуке, но умудрялся ничего не упускать вокруг себя. Он оторвался от экрана и ухмыльнулся.
- Эй, чудо-ребёнок! – позвал он. – Сейчас банан проворонишь. Тут на него еще желающие нашлись.
Адель уселась, но банан нарочно переложила еще дальше от себя, на самый краешек:
- Пусть он там лежит.
- Ты упрямая девочка? Ну, ладно. Только не жалуйся, когда его украдут! – И Мухин вернулся к работе.
В эту минуту и Мила заметила мохнатую банду, притаившуюся в ветвях. Похожие на обезьян, но с пушистыми черно-белыми хвостами в полосочку, четыре забавных зверька проявляли жгучий интерес к фруктам, лежащим на виду, но опасались людей, находящихся под навесом.