Громов потер лоб и оперся рукой о кровать для большего равновесия. Взглянул на хмурого доктора:
- У меня есть выбор?
- Конечно. Если вы не готовы, я приду позже, - родовитая француженка тоже взглянула на доктора и добавила по-английски: - Ему надо привести себя в порядок. Он должен быть умыт, одет и не забудьте его покормить. Я вернусь через час.
Врач кивнул. Мадам Элен вышла. Громов смотрел ей вслед.
- До ванной дойдете сами?
Громов откинул одеяло и спустил ноги с кровати. Голова кружилась, мышцы слушались плохо, но все же он доковылял, шатаясь, умылся и даже поменял дурацкую пижаму на спортивный костюм, ожидавший его на вешалке в ванной. Там же у стены притулились кроссовки. К счастью, они были на липучках – со шнурками он бы сейчас не справился. Когда он вернулся в палату, на прикроватной тумбочке его ждал завтрак. По его мнению, слишком обильный, чтобы он мог его полностью одолеть. Обычно его кормили куда скромней.
После еды, в мозгу еще больше прояснилось. Юра отдыхал (жевать и глотать оказалось утомительной работой) и пытался собраться с мыслями. Эти попытки были похожи на блуждания в туманном лесу, когда бредешь наугад, выбирая не те тропинки, которые бы обязательно привели к цели, а те, что сами ложатся под ноги.
«Элен – француженка, - думал он, - значит, несмотря на англоязычный персонал, на базе заправляют французские семейства, стоявшие у истоков «Прозерпины». Остальные – союзники или подчиненные. Кажется, это именно Элен д'Орсэ приходила сюда с вопросом, когда я буду транспортабелен... Куда она хотела меня увезти? Какой-то корабль, что ли... Зачем ей это?»
Громов двумя руками потер лицо, разгоняя кровь, а вместе с ним и мышление. Тянуло в сон, но спать было нельзя.
- Думай, думай! – поторопил себя Юра, хлопая себя по щекам. Часов у него не было, и казалось, что время вышло, мадам Элен появится тут с минуту на минуту.
Итак, он в плену. На какой-то тайной базе. Возможно, в горе, и эта палата – всего лишь маленькая секция, наспех собранная из тонких перегородок. Вот почему потолок казался ему странным! На нем не было плафонов и вентиляционных решеток. Свет поступал через мутное окно и от двух торшеров, стоявших по углам. В ванной тоже был торшер…
Это не госпиталь! Госпитали так не строят. Даже отделения на антарктических станциях так не строят. Юра все это время ни разу не слышал других пациентов, поскольку их и не было, а врач и санитар были единственными приставленными к нему работниками. Декорации – вот что его окружало! Он находился в замкнутом пространстве, в такой большой коробке с одним-единственным выходом, который наверняка отлично охраняют. Воздух тут был тяжелым и неподвижным, прогнанным через многочисленные фильтры и обогревательные системы, расположенные далеко отсюда. Одно счастье – в его «коробке» было достаточно тепло, чтобы не подхватить простуду.
Но если он все еще в Антарктиде, возможно ли ему сбежать отсюда? Должен ли он мечтать о побеге или стоит смириться с уготованной участью?
Юра допил остатки сока в стакане. Несмотря на действие успокоительных, не выведенных полностью из крови, он чувствовал возрастающее возбуждение. Эмоции пока не доросли до пугающих размеров, страха не было – наличествовало легкое беспокойство, но в том, что он сравнивал себя с щепкой, попавшей в водоворот, хорошего было мало. Беспомощность угнетает дух…
Громов взял салфетку, чтобы промокнуть выступивший пот, развернул ее – и замер. На желтоватой бумаге что-то было написано карандашом. Едва-едва заметно, но это точно был не типографский рисунок, поскольку текст был нанесен только на один, внутренний, квадратик.
Оглянувшись на дверь, Юра быстро выпрямился и повернул салфетку так, чтобы на нее падало больше света.
«Если ты читаешь это, дай знать. Салфетку не комкай, а сверни трубочкой и положи под тарелку. Ты не один, мы рядом. Будь осторожен и, чтобы тебе не предложили, соглашайся, тяни время. Надо, чтобы тебя отправили на Крозе»
Господи, какое же невероятное облегчение он испытал!
Подступавшая паника сразу же и отступила, будущее обрело четкие формы. С восторгом и бесконечной признательностью Юра перечитал записку и выполнил просьбу: свернул салфетку в трубочку и сунул под тарелку с недоеденным бутербродом.
Стало легче дышать. Друзья рядом! Тимуровцы не бросили его, и он не умрет как ненужный свидетель. Во всяком случае, они поборются за него. И он тоже поборется.
Почерк Юре был незнаком, но он был уверен, что записка – не обман и не подстава. Борецкий выжил и знает, что делать. «Надо, чтобы тебя отправили на Крозе». Что ж, надо – так надо.
Когда в палату пришла Элен, Громов был готов к любому испытанию.
27.2
27.2/7.2
Беседа с высокопоставленной француженкой вышла прелюбопытная. Элен явилась в сопровождении офицера в форме. Громов не разбирался в чужеземных воинских отличиях, но решил, что перед ним офицер – больно надменная рожа была у этого парня, катившего перед собой инвалидное кресло. На кресле лежал большой пакет, в котором обнаружилась верхняя одежда.
- Одевайтесь, Юра, - велела Элен, - я хочу вам кое-что показать. Дорога будет длинной, а снаружи холодно.
Громов без возражений натянул плотные штаны, куртку, шапку. Куртка была новенькая, как и брюки, а вот вязаная шапка – его. С подпалинами на макушке, небрежно зашитыми неподходящего цвета ниткой. К удивлению, в пакете нашелся еще и его старый ремень с помятой пряжкой, поврежденной в Орвинской пещере. Штаны были на два размера больше (Юра похудел на капельницах), и ремень был необходим, чтобы их удержать. Видимо, другого, подходящего, на базе не нашлось.
Элен все это время стояла у стены и наблюдала за ним, ни разу не отвернувшись ради приличия. Юра тоже не стеснялся бросать на нее изучающие взгляды.
Француженка, как оказалось при ближайшем рассмотрении, была старше, чем ему показалось сначала. Ей было под шестьдесят, не меньше, но сбивали с толку ее темные волосы без единого седого волоска, общая ухоженность и стройная фигура, скрытая за приталенным жакетом с накинутым поверх, сейчас расстегнутым, темно-синем пальто. Однако, несмотря на ухищрения косметологов и стилистов, возраст давал о себе знать в мелких морщинках, скопившихся в уголках глаз и губ, в дряблой коже век и шеи. Да и пальцы, унизанные некоторым количеством колец, были узловатыми и сморщенными в районе костяшек.
«Нет, ей даже больше шестидесяти, - решил Громов. – Что она делает в Антарктиде, да еще и в преддверии зимы?»
- Вы желаете меня о чем-то спросить? – адресовала она ему вопрос, наконец-то отреагировав на его интерес.
- Какое сегодня число?
- Восьмое марта.
- Поздравляю! – буркнул он и выпрямился. – Я готов.
Элен сделала знак сопровождавшему, чтобы тот подкатил коляску к самой кровати. Офицер едва заметно поморщился, но подчинился и даже помог Громову усесться, поставив его ноги на специальные крутящиеся подставки.
- С чем вы меня поздравляете? – осведомилась Элен, распахивая дверь перед инвалидным креслом.
- С международным женским днем.
Громов устал, пока облачался в зимнюю экипировку, и вспотел. Может, снаружи и было холодно, но здесь, в его логове, топили будь здоров. Из-за этого он чувствовал себя раздражительным и не способным на любезный тон. Эйфория от прочитанной записки уступила место привычному уже равнодушию. Лишь остатки всколыхнувшегося недавно любопытства заставляли его продолжать говорить.
- Мы же все еще в Антарктиде, мадам?
- Да, в Земле Королевы Мод, - ответила француженка. – Мы на базе «Альфа», с которой, как я понимаю, вы уже немного успели познакомиться.
- С ее госпитальной частью, - уточнил Юра, оглядывая скромный коридор, заключенный в белые однообразные стены, по которому его везли.
- Не только. Вы также видели наш экспериментальный полигон. Сверху, с площадки у заброшенного выхода.
- С чего вы взяли?
- Давайте не будем притворяться, - жестко осадила она его, - поверьте мне, Юра, все эти выкрутасы – пустая трата времени. Мы нашли ваше убежище в горе, нашли и склад с оружием, так что многое для нас больше тайной не является. Мы реконструировали ваш быт и поступки за неделю до взрыва и после. Нам даже известно, кто именно устроил этот взрыв и почему.