Презрение к родной крови, нетипичное, как считал Москалев, для тестя, радеющего за крепкие связи, заставляло иначе взглянуть на происходящее. Только фанатик способен поставить волю бога выше собственной. Ритуалы, тайные собрания, священные реликвии и перстни – все это было для храмовников всерьез, а не обычная мишура, как он до сих пор полагал. Сперанский и его адепты искренне верили в собственную исключительность. Они не насмехались над неофитами, не дурачили их, а проповедовали идеи непритворно.
И, собственно, имели на это право! Больше всего Москалева удивляло, что все окружающие как-то враз забыли, что его держали в камере за убийство. Не только члены Ордена, но абсолютно все! Словно не его поймали на месте преступления. Словно не про него писали таблоиды и не на него от души орал следователь, подсовывая под нос фотографии из разгромленной библиотеки. Дмитрий готовился к вопросам, особенным взглядам и шепоткам за спиной, но никто даже не отводил глаз!
Каким-то образом Сперанский оживил Милку и изменил мир. Изменил реальность, подчинив себе умы практически всех ее обитателей. Орден Храма Обоих Солнц – это вовсе не закрытый Клуб для мужчин, где они могли тусоваться в непринужденной обстановке. За храмовниками, точнее за их элитой, стояла реальная сила, и Дмитрий по собственной глупости добровольно сунул голову в пасть натуральному льву.
Но ничего, он вырвется на свободу! Москалев по-прежнему помнил прошлое, помнил все, что происходило, и воспоминания его отнюдь не тускнели, из-за чего он чувствовал себя едва ли не единственным здравым человеком среди сонма спящих глупцов. Не поэтому ли Сперанский делал на него ставку? Может, он особенный?
Или, что более вероятно, ему позволили быть особенным. Перекроили мозги всем, кроме него. Но почему?
Дмитрий много думал об этом: начал еще в самолете, продолжил в отеле, и когда сумел-таки отбросить естественный скептицизм и чувство гордости за себя, такого замечательного, пришел к невероятным открытиям.
Эти люди собирали древние артефакты не для того, чтобы поклоняться им. Они раскрыли их секреты и пользовались ими без огласки, перекраивая реальность по собственным лекалам. Обладая властью над сознанием и превращая обывателей в типичных зомби, они плевали на осторожность. Они могли абсолютно все! И за это, за любое зверство, приближенным к трону адептам ничего не грозило.
Неограниченная власть, неограниченные деньги и полная безнаказанность – когда Москалев представлял себе это, его начинало трясти от ужаса перед раскрывающейся бездной, и от возбуждения, что ему было позволено все это увидеть и оценить.
Дмитрий не обольщался. Ему позволили – это ключевое слово. Могут и передумать. Никому нельзя доверять! Наипервейшая цель сейчас – выжить и не попасть под раздачу, когда две могущественные силы станут бороться за господство на планете. Хорошо бы, конечно, не только выжить, но и воспользоваться чудесными плодами, за которые идет борьба, но это уже второй пункт. Для начала довольно уцелеть, а о бессмертии подумать после. О бессмертии и, конечно, о сакральных артефактах.
Дмитрий захотел проникнуть в Межгорье. Не только для того, чтобы отрезать яйца Соловьеву, с которым спуталась жена. Нет, поквитаться с Милкиным любовником, конечно, было его святой обязанностью, и он сделает это, но – потом. Сначала требовалось добраться до Патрисии Долговой де Гурдон. Ее работа над оружием, основанным на новых физических принципах, была невероятно ценна. Перебежчица Патрисия оказалась противником «Прозерпины» и врагом храмовников, а известно, что враг твоего врага способен принести пользу.
Дмитрий был готов попридержать коней, засунуть обиду и ревность в дальний уголок и даже пожертвовать женой, если это потребуется для налаживания контактов с француженкой. Для начала он жаждал взглянуть ей в глаза, чтобы оценить, что собой представляет хваленная аристократка. Лишь после этого он бы принял окончательное решение: сдать ее Сперанскому, чтобы выторговать преференции для себя, или договориться с Патрисией, если ее «Яман» окажется восходящей звездой, набирающей обороты. Он желал быть в стане победителей, и стоило определиться с этим здесь, в России, а не на далеком Мадагаскаре, где он будет лишен маневренности.
Конечно, было бы просто волшебно, если б храмовники и «яманцы» немедленно и бесповоротно поубивали друг друга, но на подобное надеяться не стоило. Москалев считался реалистом и настраивался на долгое лавирование. И тут случилась засада.
Туркопелье Роман Укоров умел, видимо, читать мысли. Когда Дмитрия вторично бортанули в Межгорье, он в неурочное время приперся в гостиницу «Шератон», поскольку чего-то заподозрил. Хамовато ввалившись в номер без стука он с ходу заявил:
- Предатели в наших рядах долго не живут. Мне кажется, что ваша цель слегка сместилась, и вы рветесь не за женой, а за чужими секретами. Поправьте меня, Дмитрий Сергеевич, если я не прав.
- С удовольствием поправлю, - ответил Дмитрий, про себя в красках представляя, с каким наслаждением открутил бы голову этому му*аку. Это была бы самая радикальная поправка из всех возможных, жаль, что не осуществимая.
Он рывком распахнул холодильник бара и застыл на секунду, выбирая бутылку. Остановился на односолодовом виски, схватил стакан (явившемуся без приглашения он и не думал предлагать) и привычно плеснул в него жидкости на два пальца. Ему требовалось успокоиться, а порция алкоголя обычно приводила его в равновесие. Если, конечно, не злоупотреблять.
Укоров подскочил и вырвал из рук Москалева бутылку. Дмитрий от неожиданности едва уберег стакан и, чтобы не расплескать его на себя, отскочил от туркопелье к окну.
- Напиваться не позволю! Сначала предъявите отчет о проделанном и действенный план, как вернуть жену, а потом уж спивайтесь, превращаясь в бесполезное чмо.
«Сам ты чмо!» - мысленно вскипел Москалев.
Кулаки у него чесались все сильней, и он благоразумно отступил от адвокатишки еще на один шаг.
- В Межгорье пронюхали о моем прибытии, - сообщил он, сжимая стакан, но побелевшие от злого усилия пальцы остались единственным признаком бушевавшей внутри бури. – Дальше поселка продвинуться мне по-любому не позволят, а Милку, как мне стало известно, держат на военной базе. Это самая сердцевина охранной зоны с собственным пропускным пунктом. Сейчас мы с Серегиным ищем подходы к работникам Ямана. Уверен, что найдется человечек, которого можно подкупить. Или принудить иным способом.
- Не в ту мишень целитесь! – с важным видом произнес Укоров, убирая бутылку обратно в бар. – Вам надо не в гестапо играть и не лазутчика из себя корчить, а составлять покаянную речь, чтобы размягчить сердце Людмилы Ильиничны.
- Стоит мне добраться до Милки, и я обрету над ней контроль. Она же влюблена в меня как кошка!
- Те времена давно миновали.
- Намекаете на санитара, с которым ее видели в Уфе? Как его там? – Москалев сделал вид, что запамятовал ненавистное имя. – Соловей, кажется. Они знакомы без году неделя, а Милка – девочка с предрассудками. Она не пойдет за первым встречным.
- Вы даже мысли не допускаете, что люди способны меняться?
- Это мир у вас меняется, а люди остаются такими же! – отрезал Москалев. Разумеется, он не верил в благоразумие Милки и не верил в благородство Соловьева, но адвокатишке не следовало подкидывать лишней пищи для ума. – Привычки Милы не изменились за три с половиной месяца. Когда ее привезут ко мне…
- Не привезут! Военные ее никогда не отдадут, и выкрасть ее не получится. Единственный вариант – она сама захочет оттуда уехать. Вы должны написать ей письмо. Попросите прощения и выманите за ограду. Письмо гораздо легче передать, чем человека в багажнике прятать.
Эта идея Москалеву не очень зашла, он вообще не был любителем эпистолярного жанра, привык брать за счет личного обаяния, жестов и интонаций, мгновенно подстраиваясь под собеседника. Он догадывался, что с Милкой уже не будет как раньше, ее терпение истощено, и придется попотеть, чтобы убедить ее хотя бы выслушать его пламенный спич, да и Соловьев хлопот наверняка доставит. Однако в себе Дмитрий не сомневался. Все это происходило с ними не в первый раз, он и прощение просил, и подарки дарил – знал, на какие кнопки жать и за какие струны дергать.