- Я предпочитаю смотреть в глаза тем, с кем разговариваю, - произнес он. – Письмо можно выбросить, не читая, а вот уши не больно-то заткнешь, все равно придется слушать.
- Начните с малого. В вашем незавидном положении выбор невелик. Да и соперник в наличии.
- Соловей-то? – Москалев пренебрежительно фыркнул, хотя внутри у него все клокотало. – Ясно же, что этот тип ее обманул, очаровал, чтобы притащить в Межгорье и посадить в клетку. Мила понимает уже, что их встреча с этой смазливой рожей была не случайной. Должна догадаться, что целились не в нее, а в ее отца. Мила – умная девочка и после того, как вкусила все прелести жизни взаперти, наверняка кусает локти, что была такой дурой. Мне бы только добраться до нее!
На самом деле Москалев не знал, что будет делать с Милой. Не убьет – уже хорошо. Он вообще не считал, что жену надо убеждать и уговаривать. Понадобится – притащит к отцу, и там уж пусть у папаши болит голова, как образумить дочурку. А если выгорит с Патрисией, то придется притвориться, что он ее простил. До поры, разумеется, притвориться – не навсегда.
«Предательница при любом раскладе огребет по полной! – поклялся он себе, глотая обжигающий нёбо виски. – Соловьева в расход сразу и без раздумий, а Милка… заплатит за унижения и месяцы тюрьмы. И за папашку своего тоже! Пусть мучается подольше».
Милка боялась его вспышек, старалась их предупредить и избежать. Столкнувшись с его железной волей, гнулась и отступала. Напугать ее, внушить чувство вины – этот прием оставался действенным на протяжении всей их семейной жизни, и Москалев пребывал в убеждении, что он останется таковым и сейчас. Власть над ней сама по себе могла бы компенсировать затраченные усилия, но не сегодня. Сегодня ему этого было мало.
«Хоть бы она и впрямь успела согрешить с этим санитаром! – думал он. -Наказывать за дело приятнее, чем без веского повода»
Укоров недовольно покачал головой:
- С чего вы это взяли?
- Вы о чем? – очнулся Москалев, выныривая из возбуждающих дум.
- С чего вы взяли, что мишенью был именно Сперанский?
- Вы меня за дурака держите? Я знаю, кто вы такие, и знаю, какое внимание вы уделяете вашим конкурентам из «Ямана». Как ни прячь драгоценные козыри, но Милка наверняка угодила в их сети задолго до того, как оказалась на Урале. Конечно, мне не до конца понятен тот маневр с убийством и тюрьмой, мои воспоминания несколько отличаются от официальной версии событий, но если я предпочел их никак не комментировать, то оно не означает, что я упустил это из виду. Дочь Сперанского оказалась в Уфе, а потом и в Межгорье только потому, что это был ваш прокол. Ваш и конкретно де Трейси! Все из-за того нелепого отступления перед Иваном Загоскиным. Думаю, профессор проболтался.
- Думаете? Да кто позволил вам думать?! Не вашего ума дело, как и для чего господин де Трейси поступил так, как поступил! Вам запрещено лезть в эти материи. Ваше дело – убедить Людмилу Ильиничну вернуться к отцу. Справитесь – мы вас поощрим. Не справитесь – уничтожим. А будете рассуждать о том, чего вам знать не положено, жизнь в следственном изоляторе покажется раем. Садитесь и пишите письмо без разговоров! Если не умеете складывать слова на бумаге, я надиктую вам текст.
- А иди ты на*! – Дмитрий все-таки не сдержался.
- Вы соображаете, с кем говорите?
- А с кем я говорю? Я зять Сперанского, а вы кто такой?! Текст он мне надиктует, писатель хренов!
- Вы забываетесь! Придется вам кое-что напомнить! – Укоров предсказуемо схватился за пульт, собираясь послать сигнал в перстень.
Дмитрий зарычал и швырнул в стену стакан, брызнувший во все стороны осколками. Никакая боль сейчас была не способна его остановить. Невзирая на огненную вспышку, от которой едва не парализовало руку, он врезал в наглую морду от души.
Адвокат отлетел к двери, уронив пульт. Москалев, продолжая по-звериному рычать от боли и ярости, подхватил этот пульт и крепко сжал в кулаке.
Все оказалось просто! Даже слишком просто. Укоров копошился на полу, поскуливая и путаясь в собственных ногах, и в глазах Дмитрия вспыхнуло торжество. Не этому хлюпику тягаться с ним! Москалев жалел лишь об одном: что раньше терпел его власть.
- Вы крупно пожалеете! – проблеял Укоров. Он кое-как встал, держась рукой за сломанный нос. Ворот его светлого плаща был заляпан кровью.
Дмитрию хотелось отметелить его как полагается, но он воздержался. Не стоило превращаться в дикаря и терять очки. Не сейчас. Укоров – мелочь и ничтожная дрянь, не с ним же базарить за жизнь! Предстоял душный разговор с тестем, но Дмитрий уже и этого не боялся.
- Вы даже не представляете, что только что совершили! На кого подняли руку!
- Пшёл вон! – с удовольствием выговорил Москалев.
Он опустил отобранный пульт в карман брюк, схватил туркопелье за шкирку и выбросил из номера. Рубикон был пересечен. Либо пан теперь, либо пропал, но по-старому уже ничего не будет.
Сперанский позвонил вечером.
- Мне на вас жалуются, Дима, - сухо произнес он в трубку. – Что вы там себе позволяете?
- Плачу придуркам так, как они того заслуживают, Илья Ильич, - ответил Дмитрий так же спокойно и сухо. – Не тех людей вы подбираете. И не те методы.
- А не слишком ли вы самонадеянны?
- Да, я привык полагаться на себя. Подчиненные слишком часто подводят, обращая полезных людей против вас. Разве вы не знаете, сколько мороки бывает от дурного человеческого материала?
Сперанский хмыкнул. Но сделал он это без ожидаемого гнева или неудовольствия. По его выражениям всегда было сложно понять, как он относится к собеседнику и что думает на самом деле, а по телефону и подавно, однако Дмитрий надеялся, что все рассчитал верно. Тесть презирал слабаков.
- К чему нам посредники, Илья Ильич? – спросил Москалев.
Сперанский не позволил ему свернуть в сторону:
- Зачем вы желаете встречи с Патрисией Ласаль?
«Значит, завелась-таки крыса среди доверенных лиц!» - подумал Москалев.
Свои намерения он обсуждал в отеле лишь с двумя людьми. Соломоныч отговаривал его от контактов с Долговой, а Серегин настойчиво уточнял детали. Что ж, собираясь провернуть крупное дело, Москалев перво-наперво избавлялся от сомнительных активов. В этот раз он поступит так же.
- У Патрисии есть недостающие мне сведения, - ответил он. – Мне не хватает понимания, к чему «Яману» потребовалась ваша дочь. А ведь именно ради нее я и приехал на Урал! Боюсь сказать ей и сделать что-то не так. Илья Ильич, мы же с вами всегда нормально общались. Разве я не выполнил какое-то из условий? Разве я вас подвел? Ответьте честно: было такое или нет?
- Если честно, - Сперанский вздохнул, - я относился к вам по-отечески. Вы такой же дерзкий и неуемный, каким был я тридцать лет назад. Наверное, с возрастом я стал сентиментальным, но ныне спрашиваю себя, не поторопился ли проводить аналогии?
«Старый пердун мягко стелет, да жестко будет спать», - подумал Москалев и сказал:
- Ваши сомнения во мне сильно огорчают. Мои ошибки, ежели таковые встречаются, происходят исключительно от недостатка информации. Мне кажется, нам надо исключить недомолвки. Уверяю, что стану вашим самым преданным слугой, разделяющим ваши цели.
- А если вы не будете их разделять, что прикажете с вами делать?
- Для начала, я прямо скажу вам об этом. И вы будете исходить из моего чистосердечного признания, а не из наветов, сделанных нерадивыми подчиненными. А там уж судите меня как хотите.
- Вам так не понравился Укоров?
- Очень не понравился, Илья Ильич. Более того, он совершенно бесполезен.
- А вы, значит, полезны?
- Да, - с наглой уверенностью подтвердил Москалев. – Я уже и сам о многом догадался, но было бы правильно, если бы вы, Илья Ильич, разъяснили мне кое-что. Например, как наша Мила стала бессмертной. Подозреваю, это связано с двумя моментами: ее лечением в Марсельской клинике и артефактами допотопной цивилизацией. Однако мне нужна уверенность в фактическом материале.