**О том, что на месте Индийского океана могла когда-то быть суша, писали и многие геологи в 50—60-х годах XX в. Доказано, что гранитные массивы Восточной Африки, Аравийского полуострова и Индостана находят свое продолжение в пределах дна Индийского океана. Подобной точки зрения придерживались крупнейший советский геоморфолог О. К. Леонтьев, профессор Д. Г. Панов, член-корреспондент АН СССР В. В. Белоусов и многие другие. Первые веские доказательства были получены шведским исследовательским кораблем «Альбатрос» в 1947 г. В нескольких сотнях миль от юго-восточного побережья Шри-Ланки он обнаружил обширное подводное плато, представляющее собой массив затвердевшей вулканической лавы. При извержении вулкана (или вулканов) лава заполняла еще не затонувшие тогда долины, о чем говорит характер пород. Ученые отнесли это событие к 10000-9500 г. до н. э.
5.3
5.3
Пока они шли дорожками парка, намереваясь выбраться на оживленную улицу города, Вик развлекал ее отвлеченными разговорами, не позволяя зациклиться на сумбурных переживаниях.
- Знаете, почему наш район называется Архиерейкой? – спросил он. – Раньше там стоял дом архиерея, но говорить «я живу в овраге ниже архиерейского дома» было слишком длинно, вот и стали сокращать, и это просторечное название сохранилось до наших дней. Сегодня сокращают даже сильней, говорят «Архирейка». А парк, где мы только что гуляли, прежде носил названия «Сад на Случевской горе». Слука – это лесной кулик, видимо, эти птицы водились здесь в изобилии. Сейчас трудно это себе представить, но первоначально гора была совершенно голой, без малейшей растительности. Деревья и кустарники здесь стали высаживать только во второй половине 19 века, а парк для прогулок, с дорожками, цветниками и лодочной станцией открыли летом 1900 года. Долгое время вид парка портил глубокий овраг в расщелине, но потом придумали сделать из него еще одну достопримечательность. В пятидесятых годах двадцатого века через него перекинули висячий мостик, который тут же получил в народе прозвище «Мост любви». А сад в те годы называли «Садом имени Надежды Крупской».
- Ну вот, а говорили, что не знаете города, - заметила Мила.
- Я читал кое-что из любопытства, - откликнулся Соловьев, рассеянно улыбаясь. – К слову, вы говорили, что окончили иняз. Никогда не подрабатывали экскурсоводом для иностранцев?
Вопрос прозвучал как бы невзначай, но Милка не обманулась. Вик не оставил идеи разговорить ее, и эта бросающаяся в глаза рассеянность не означала ровным счетом ничего, она была маской, призванной скрыть его истинные интересы. Тем не менее, она ответила ему правду, не видя смысла скрывать вехи своей биографии:
- Да, я устраивала экскурсии для зарубежных знакомых, но бесплатно.
- Наверное, вы общительный человек, и у вас много друзей.
- Так и было. Моя тетя держит галерею искусств, а в таком бизнесе иностранцы бывают очень полезны. Если они интересуются искусством, то готовы платить огромные деньги. Они менее прижимистые, чем наши. Я помогала тете на выставках в качестве переводчика, а иногда в свободное время еще и водила особо ценных клиентов в Кремль и по музеям. Все это было, пока я не вышла замуж.
- Какими языками владеете?
- Английским и французским. А вот Иван Петрович Загоскин, говорят, знал в совершенстве восемь языков. Как думаете, это правда?
- Судя по тому, что написано о нем в Википедии, Загоскин был крупным ученым и много поколесил по свету. Санскрит, хинди, тибетский, непальский, английский, французский, малагасийский и государственный индонезийский – вот сфера его познаний.
- О, вы запомнили список!
- У меня хорошая память.
- Вы, по-моему, и сами полиглот. Я слышала однажды, как вы болтали с Михалычем на башкирском. Где вы успели его изучить, если приехали в Уфу недавно, как утверждаете? В Петербурге?
- Почему в Петербурге? – заинтересовался Соловьев.
- Потому что вы петербуржец.
- Чем же я выдал себя? – рассмеялся он. – Назвал батон хлеба булкой?
- Ну да, а подъезд парадной, - она тоже натянуто рассмеялась. – Скажите, я же права?
- Вы правы, но я очень давно не был в Питере. Очень давно. В Уфу я действительно прежде никогда не приезжал, не сложилось, но в Башкирии прожил несколько лет. И татарский – а с Михалычем я говорил по-татарски, потому что он татарин, – я выучил, когда жил в Николаевке, недалеко от горы Иремель. Там был один дедок, очень колоритный, он часто делал вид, что не понимает по-русски. Пришлось нахвататься по верхушкам.
Кафе, куда они пришли, показалось продрогшей Милке уютным и милым. Тихая музыка, приглушенный свет и классический интерьер без кричащих ноток понравились ей. А может, ей было хорошо, потому что она была не одна. Вопреки обстоятельствам, недомолвкам и сложностям глупое сердце тянулось к ее спутнику и не желало признавать, что будущее им придется провести порознь. Доводы рассудка заглушались мощным желанием хоть немного побыть собой и насладиться кратким мигом настоящего.
Предвкушая приятное времяпрепровождение, Мила начала раздеваться, но вдруг рассмотрела человека, сидящего за угловым столиком в глубине зала. Это был Андрей Серегин, правая рука ее мужа. Тот самый Андрей, с которым Дима обсуждал на балконе убийство несговорчивого коллекционера.
Мила схватила Соловьева за руку. Жест был невольным, испуганным, и с лица ее схлынули все краски. Как только у нее сердце не остановилось!
- Что? – отреагировал Соловьев. И оглянулся в зал.
Андрей сидел к ним лицом и без сомнения опознал Милу Москалеву. Его физиономия вытянулась, рот приоткрылся, и он начал вставать – наверняка, чтобы кинуться и схватить беглянку!
- Уходим! – прошептала Мила враз помертвевшими губами, не уверенная, что издала хоть звук. - Быстрее!
Она пулей вылетела на улицу и побежала по тротуару, не разбирая дороги и натыкаясь на прохожих. Соловьев догнал ее почти сразу.
- Кто там был, в кафе? – спросил он набегу.
Мила не могла говорить, лишь мотнула головой. Когда они завернули за угол, Вик ухватил ее за руку, принуждая остановиться. Мила хотела бежать дальше, как можно дальше от кафе, от Уфы, от себя и собственных страхов, но вместо этого, громко всхлипнув, прижалась к Соловьеву, а тот гладил ее, утешая. И эта добрая сила, разлитая в нем, вливалась в нее, умиротворяя и расслабляя.
На какую-то минуту она уступила ему и себе и отдалась на волю обстоятельств, наслаждаясь нечаянной близостью. Ей нельзя было наслаждаться! Мила помнила это, но продолжала стоять и радоваться объятиям этого человека. Она даже подняла к нему лицо, всматриваясь в глаза, что были сейчас так близко. Хотелось, чтобы он склонился еще ближе и поцеловал ее. Это бы ее окончательно успокоило. Мелькнуло: а вдруг и правда он – именно он! – сможет ее спасти?! Увезти далеко-далеко, спрятать от враждебного мира, защитить…