«Смертельная буря, комкающая ткань нашей реальности», - думала она с вялым недоумением, - звучит поэтично, но при этом жутковато».
Мила моргнула. Она вспомнила, что перед ней находится компьютер, и ткнула мышкой в очередную ссылку. Потом закрыла ее и открыла следующую. Нашла фотографии с кладбища, с похорон. Содержание подписей под ними никак не укладывалось в голове. Она перечитывала несколько раз, смаргивая слезы.
Что-то слишком много она стала плакать в последние сутки…
Вик отошел и принялся шуровать кочергой в топке, разбивая прогоревшие головешки. Мила оглянулась на него и почувствовала себя бесконечно одинокой. И это было совсем не то одиночество, когда рядом нет никого, кто бы разделил с ней тяжкую ношу. Это было одиночество человека, который вдруг обнаружил, что его больше не существует. Совсем. Он – мираж. Иллюзия. Обманка…
За ее спиной не было прошлого, а значит, и будущего не будет. Она подвешена в пустоте – без намека на опору, без перспектив... Кто угодно может делать с ней все, что захочет, и этому невозможно помешать! Если она сейчас умрет от разрыва сердца, все решат, что так и надо. Что это правильно. Потому что иначе она утянет на тот свет за собой еще множество народу...
«Если я – бомба, смертница, то никому нельзя стоять рядом, - думала она. – Это опасно. Я опасна для всех! И для него тоже...Господи, но почему?!».
Вик отбросил кочергу и приблизился к ней, протянул руку, на которую Мила посмотрела без всякого выражения. Тогда, качнув головой, он принудил ее встать и выйти из-за стола. И когда Милка вышла, то обнял ее, прижимая к себе тесно-тесно. Поступил так, как у кафе, когда она бежала от призрачной угрозы.
А призраком-то являлась она сама! Мила рассмеялась. Хотела рассмеяться над тем, какая глупая была, но горло издало лишь странный сип.
- Я не позволю этому случиться, слышишь? – шепнул Соловьев. – Я обязательно найду способ, и все снова будет хорошо.
Он и вчера так говорил: «Все хорошо». Но стало все плохо!
Однако Вик, погладив ее по распущенным с ночи волосам, по плечам, взял ее лицо в свои руки и, чуть склонив голову, поцеловал. В губы. Нежно. Не с чувством жалости, а как-то иначе… сладко и обещающе. Поцеловал, вливая в нее собственную силу, и это всколыхнуло что-то в ее груди.
Мила всхлипнула. Вик к ней неравнодушен, а она убьет его за это! Как же так? Что делать?! Оттолкнуть его, прогнать она не могла. Вместо разумной предосторожности, вместо того, чтобы бежать от него сломя голову, она обхватила его руками, сомкнув их за его спиной, и вжалась телом в его грудь.
Это был как пир во время чумы. Как первое и последнее объяснение. «Еще мгновение, еще, - твердила она себе мысленно, - еще секунда – и прочь! Далеко. Навсегда. Чтобы не подвергать его риску. Он не заслужил! Я смогу».
Но она не смогла.
Да и Вик не собирался ее отпускать. Едва она оторвалась от него, он поцеловал ее снова. И это тоже было по-настоящему. Даже более, чем в первый раз.
- Мила, тебе дали шанс, - сказал он, когда Мила остановилась, чтобы глотнуть воздуха. – Это ценный подарок, пусть даже за него и придется побороться. Ты же боец. Ты не сдашься!
- Я не сдамся… - повторила Мила.
Но эти слова были лишь эхом. Она не знала, что ей делать. Не знала, как это – не сдаваться. И не знала, зачем он ее целовал. Ее – смертницу? Почему?! Утешал или?..
Внутри у нее сделалось пусто-пусто, звонко-звонко. Она растерла руками щеки, чуть морщась, когда задела припухший синяк. В ушах напряженно дребезжало, но, может быть, если омыть лицо водой, а не возить по коже на сухую, то и это пройдет? Вода смывает все – от грехов до слабости, а Миле сейчас требовалась ясность мысли, чтобы во всем разобраться.
- Можно, я умоюсь? – робко шепнула она.
Вик разжал руки.
Мила повернулась и заспешила к умывальнику, но, видимо, сделала все слишком резко. Голова ее закружилась, а противный звон в ушах усилился. Она взмахнула руками, но обрести равновесия не сумела.
Вик поймал ее, когда она начала падать. Задетый ею стул опрокинулся с грохотом, но Милка уже не слышала этого. Она потеряла сознание, хотя никогда прежде в своей жизни не падала в обморок.
Но то была старая жизнь,а в этой, новой, все происходило совсем не так, как она привыкла, иначе…
7.5
7.5.
Отрывок из книги Загоскина «Встреча с вечностью…»
«…Из Макао, где я напал на след легендарного ритуального клинка Дри Атонг – напал и тут же потерял, – я отправился на Мадагаскар. Изначально, я не собирался снова ехать на остров, но средства мои, увы, подходили к концу, а путешествия в современном мире – вещь затратная, и надо было искать возможность пополнить кошелек. На мое счастье, я встретил хорошего знакомого доктора Рамиангулу Андриамандзату. Все звали его Радуку, то есть «господин доктор», а незнакомцам он представлялся на французский манер – Рене, давая возможность иностранцам не слишком коверкать свой язык, выговаривая экзотическое имя.
Впрочем, у мальгашей, даже таких пресвященных, с высшим образованием, не принято щеголять в «домашнем имени», которое только для своих. Они говорят, что человек похож на свое имя, и сказать его во всеуслышание – это все равно что вручить кому-то ружье. Надо быть уверенным, что в вас не пульнут.
То, что я знал «домашнее имя» Рене, говорило о степени нашей с ним близости.
Мы познакомились с доктором в то время, когда я по просьбе принимающей стороны приехал в Атананариву в офис «Московского радио». В советские годы присутствие СССР на Мадагаскаре постоянно расширялось, русский язык преподавался в мальгашских школах и на курсах с самого начала установления дипломатических отношений, то есть примерно с 1972 года. В годы Перестройки и последующего хаоса наши позиции на острове были утеряны, что я воспринял с болью. Но тогда, в семидесятых, до краха было далеко. Я был молод, легок на подъем и смотрел в будущее с оптимизмом.
Я вылетел на Мадагаскар с пятью своими студентами-франкофонами. Для них это было хорошей практикой, а для меня – шансом посмотреть мир. Я в ту пору мальгасийского совсем не знал, и мои лингвистические интересы лежали несколько в иной плоскости, но выбор пал на институт, где я работал, и как-то вышло, что в число немногочисленных кандидатов на поездку отобрали и меня. Французский, на котором я говорил свободно, на Мадагаскаре знал каждый второй житель, и наверху решили, что опору следует сделать именно на тех, кто им владеет, а остальное – дело наживное.
Короче, впервые я оказался в Антананариву в конце 1973 года и тогда же познакомился с доктором Рене. Знакомство состоялось не при самых веселых обстоятельствах, я умудрился подхватить какую-то заразу, и Радуку меня лечил. Все это дела давно минувших дней, и не стоило бы упоминания, но роль Радуку Рене в моей судьбе оказалась грандиозной. Он имеет отношение и к главной теме данной книги, вот почему я так подробно останавливаюсь на обстоятельствах нашего знакомства и дальнейшей дружбы.
Опасаясь, как бы я не перезаражал всю нашу русскую коммуну, меня определили в стационар, где я сразил персонал тем, что быстро выучил основные слова и стал на примитивном уровне объясняться с ними по-мальгашски. На меня, без преувеличения, ходили смотреть как на диво. Они никогда не видели полиглотов, поэтому мое умение расшифровывать и понимать контекст привело их в божественный восторг.
- Как переводится ваше имя? – спросил меня Радуку.
Спросил не без умысла, как я понял позже, потому что имя считается здесь ключом к душе, оно – внешнее проявление ее сути, о чем я в тот момент еще не подозревал. Поэтому и ответил простодушно, что зовут меня Иваном, Ваней, и означает это «милость божья».
Радуку покачал головой, сверкнул улыбкой и сказал:
- Человек не всегда соответствует своему имени. Бывает, что его нарекут «Большим домом», а он оказывается всего лишь маленькой хижиной. Но это не ваш случай. Бог и в самом деле одарил вас своей милостью. Я горд и счастлив, что мне выпала честь касаться такого необыкновенного человека.