Стоя у входа в древнее святилище и касаясь ладонью каменных стен, выщербленных автоматным огнем, я думал об отце. О том, что ему и его товарищам пришлось перенести на этой земле, обильно политой их кровью. Мне кажется, что отряд русских разведчиков подозревал, что это миссия в один конец. Они надеялись, конечно, выжить и вернуться, но были готовы и пожертвовать собой во имя мира и свободы для всей планеты.
Я вижу это словно на экране кинотеатра: Туапсе, на календаре 25 ноября 1941 года. Из порта в разгар боев за акваторию Черного моря под прикрытием темноты отправляется в долгий поход караван из четырех кораблей: трех танкеров и ледокола «Анастас Микоян». Их сопровождают три крейсера, следующих по бокам в виде почетного караула. Тяжело зарываясь носами в набегающие волны под аккомпанемент зениток, отражавших очередной налёт вражеских бомбардировщиков, корабли берут курс на Босфор...
Осенью 1941-го в небе над Чёрным морем господствовала германская и румынская авиация, перед которой лишенный средств противовоздушной обороны ледокол был совершенно беззащитен.
Перед самым отплытием на борт поднялась группа из шести человек, их командир предъявил капитану приказ оказывать им всяческое содействие и махнул рукой своим людям, велев им тотчас скрыться в недрах корабельных надстроек, чтобы не попадаться лишний раз команде на глаза.
Эти шестеро стоили десятка палубных орудий, но капитан об этом, разумеется, еще не знал. Для него пассажиры оставались обычными людьми, выполняющими задание правительства – парламентерами, разведчиками, наблюдателями, но никак не помощниками, если вдруг его кораблю придется вступить в бой.
До того, как ледокол «Микоян» выбрали для секретной миссии, его экипаж оказывал огневую поддержку защитникам Одессы, Севастополя и Новороссийска. Они эвакуировали раненых и мирных жителей побережья, а также ценные грузы. Все до единого члена экипажа проявили мужество и стали героями. Поэтому когда кавторанг Сергей Михайлович Сергеев вдруг получил приказ о том, что команда будет расформирована и набраны новые люди, он испытал горечь и возмущение.
Секретная радиограмма из Кремля пришла в начале ноября, во время стоянки в порту Поти. Помимо изменения списочного состава капитану предписывалось избавиться от любого вооружения на ледоколе, включая личное оружие – винтовок и пистолетов. На борт поднялись представители особого отдела контрразведки флота. Первым делом они изучили личные дела, отсеяв неблагонадежных. У прошедших проверку они отобрали документы, письма, фотографии родных и военную форму, выдав взамен гражданскую одежду.
Краснофлотцы, помогая рабочим местного завода разоружать корабль, были недовольны, ведь все эти пушки и пулеметы они установили всего лишь два месяца назад. Они думали, что их заставят отсиживаться в тылу, когда их товарищи бьются с врагом не на жизнь, а на смерть. Кроме капитана, никто не догадывался, что таким образом идет подготовка к одной из самых секретных операций.
За пять дней все орудия были демонтированы. Из 142-х членов экипажа осталось 138, и половина из них была новичками. Ледокол вышел из дока на встречу с кораблями сопровождения, взяв по пути тех самых пассажиров, среди которых был мой отец.
29 ноября, попрощавшись с эсминцами, охранявшими караван в акватории Черного моря, танкеры и ледокол встали на якорь у Босфорского пролива. Капитан Серегин вскрыл пакет с директивой Главного морского штаба СССР. Она звучала примерно так: «Вам предписано прорваться через Эгейское море мимо военно-морских баз противника и выйти к восточным портам союзников на Средиземном море. Прорыв совершить скрытно. Корабль ни в коем случае противнику не сдавать, при попытке абордажа - потопить взрывом, а экипажу и шестерым пассажирам в плен живыми не сдаваться».
Танкеры шли на Кипр, где поступали в распоряжение британцев (те как раз готовили операцию «Броненосец») , а вот ледоколу предстояло самостоятельно через Суэцкий канал попасть в Индийский океан и взять курс на Мадагаскар, где в укромной бухточке высадить своих пассажиров и ждать их возвращения сколько понадобится. По окончании операции надлежало вернуться в территориальные воды СССР во Владивосток и далее идти на Север для сопровождения северных конвоев в условиях ледовой обстановки повышенной сложности.
Капитан собрал экипаж в кают-компании, где обрисовал обстановку и поставленные задачи.
Мне кажется, в этот момент в рядах возникло смятение. Кто-нибудь из самых разумных и смелых, например, боцман мог встать и сказать:
- Как же нам пройти Средиземное море без оружия в условиях войны? Это равнозначно самоубийству.
Если б он так сказал, то был бы прав. Эгейское море в те месяцы полностью контролировалось итальянскими и немецкими кораблями, базировавшимися на многочисленных островах. На острове Лесбос дислоцировался отряд эсминцев, на Родосе находилась база торпедных катеров, а воздушное прикрытие осуществляли бомбардировщики и торпедоносцы итальянских ВВС.
Но боцману возразил бы замполит:
- Приказы Верховного Главнокомандующего не обсуждаются!
А капитан бы, сознавая нетипичность задачи, предпочел объяснить:
- Ни один военный корабль не имеет права пройти турецкими проливами, поскольку Анкара тщательно соблюдает нейтралитет. Таково условие, позволяющее нам покинуть Черное море. Только ради этого ледокол превратили из военного судна в гражданское.
И это тоже было правдой. Осенью 41-го Турция очень боялась вторжения советских и английских войск. У нее были на то основания после молниеносной операции, которую союзники провернули в Иране. Симпатии Анкары были на стороне Германии, уверенно побеждавшей на всех фронтах, но турецкое правительство поступило немного умнее: успело заявить о нейтралитете. В этом были свои плюсы. Фашистские эскадры отныне не могли проникнуть в Черное море, однако и советские корабли не могли точно так же его покинуть.
При этом Турция сообщала Берлину обо всех, кто проходил мимо Стамбула, отчитывалась перед Гитлером о маршрутах, составе команд и конечном пункте прибытия. Информация о ледоколе «Микоян» не стала бы исключением. Поэтому капитан Серегин, без лукавства, мог сообщить экипажу:
- По ту сторону Дарданелл нас наверняка будут ждать. Но мы с вами понимаем слово «надо». Наш ледокол нужен в Северном Ледовитом океане, здесь, на югах, он бесполезен, а там принесет пользу, помогая другим кораблям прокладывать путь во льдах. У нас нет иного выбора, кроме как выполнить приказ.
Тридцатого ноября караван вышел из Стамбула и взял курс на Кипр. Как многие думали – навстречу верной гибели.
Корабли шли тайком, по одиночке, так было больше шансов добраться до Фамагусты невредимыми. Кочегары старались сделать так, чтобы ни одна искра не вылетела из дымовых труб. Радисты прослушивали эфир, расшифровывая переговоры и выискивая засады. В светлое время суток капитан укрывал судно в районе какого-нибудь островка, подойдя к берегу настолько близко, насколько позволяли мели. И все же избежать встречи с врагом не удалось. Третьего декабря разыгралась смертельная схватка, из которой ледокол и его команда только чудом вышли живыми.
Да, друзья, когда я говорю «чудо», то имею в виду буквальный смысл этого слова. Когда ледокол окружили торпедные катера итальянских фашистов и открыли огонь на поражение, на палубу поднялись таинственные пассажиры и встали в тесный круг. Они стояли, закутанные в просторные плащ-палатки и с капюшонами, надвинутыми на головы, равнодушные к свисту пуль, канонаде и маневрам, предпринимаемым экипажем, чтобы уклониться от торпед, но зрелище их неподвижных фигур наверняка было запоминающимся.
Матросам и офицерам, впрочем, было не до них. Вряд ли кто-то вообще понимал, зачем эти непонятные люди вышли из каюты в разгар боя, откуда практически никогда не выходили. Пассажиры плыли инкогнито и держались наособицу, заговаривать с ними экипажу было запрещено, да никто и не рвался. Не зря отобрали для похода именно этих людей, коммунистов и отличников боевой подготовки, они не совали нос куда не следует. Личности таинственных пассажиров, конечно, вызывали интерес, но все понимали: секретная операция есть секретная операция, и ее подробностей посторонним лучше не знать.