Митька был лихим парнем, вернувшимся с фронта с сияющей на выцветшей гимнастерке единственной медалью, но зато с редким трофеем — мотоциклом марки «Харлей». Женихом по тем временам он считался завидным, окрестные девчонки спорили между собой за право прокатиться с ним на его тарахтящем и нещадно дымящем исчадии ада. Митька взирал на их ссоры равнодушно, лишь перекатывал во рту дымящуюся папироску, да на педаль газа нажимал. После того как мотоцикл рухнул в глубокий овраг, не удержавшись на кромке, врачи Митьку кое-как по частям собрали, а вот старшую дочь бабы Симы спасти не удалось.
***
Возвращаясь с ткацкой фабрики и перекусив — краюха хлеба, луковица и стакан ледяной воды из-под крана, — Шурик спешил к Ривочке. Она рассказывала ему о своих новостях. Он слушал внимательно, дымя дешевой папироской — рабочий человек как-никак, курит на свои, может позволить. О себе, если Ривочка спрашивала, почти не говорил. Работа есть работа, о чем тут толковать. Но слушать умел, как никто другой. Если узнавал, что кто-то на его подружку на улице или в школе взглянул косо или еще того хуже — слово дурное бросил, — расправа наступал мгновенно. Силой и статью его природа не обидела, в отца-биндюжника пошел. Кто-то из пацанов постарше его как-то раз попытался наставить на путь истинный: «Чего ты, Шурка, за эту еврейку горло дерешь?» — но бит был жестоко и нещадно. Так бит, что даже участковому милиционеру пришлось потом Шурику внушение делать:
— Ты, Марков, гляди мне. Я тебя уважаю за то, что ты паренек рабочий, семью кормишь. Но уважение уважением, а закон нарушать не позволю. Кулаки не распускай. Иначе — посажу.
Ривочка закончила семилетку, поступила работать на фабрику, где детские коляски делали. Когда им с Шуриком исполнилось по восемнадцать, он, как о само собой разумеющемся, сказал: «В субботу у тебя короткий день, паспорт с собой захвати, после работы в загс пойдем, распишемся».
Вернувшись домой, Шурик зубным порошком до снежного сияния надраил свои единственные парусиновые туфли, раскалив на углях утюг, вывел острую стрелку на единственных же брюках. Тем же занималась и суженая. Платье, в котором ходила она на работу, для торжественного случая ну никак не годилось — штопаное-перештопанное. В летнем ситцевом, в веселый мелкий цветочек, выглядевшим куда как поприличнее, вроде еще рановато. Но последний день марта выдался на редкость для этого времени года теплым, и она пошла в летнем.
В загсе народу было немного, через полчаса их расписали. Крашеная тетка, не вынимая изо рта папироски, поздравила новую ячейку советского общества, велела обменяться кольцами и поцеловаться. Колец у них не было. Послушно поцеловались. Первый раз.
Ривочка от мамы скрывать в то утро не стала, что они с Шуриком «сегодня женятся». Баба Сима всплакнула, как же без этого, но особо не возражала. Саша, обстоятельный не по годам, ей нравился и то, как относится он к ее теперь уже единственной дочери, она видела, и материнским сердцем чувствовала, что и дочь этого парня полюбила. Вот только отношение будущей свекрови к своей дочери ее беспокоило не на шутку.
Из загса пришли в дом к Ривочке. Во дворе уже был накрыт стол, все соседи собрались. Жили-то как одна семья, вот и молодоженов по-семейному решили поздравить.
Уже к столу собрались, когда Ривочка сказала: «Саша, нехорошо получается. Как же можно без твоей мамы, без сестренок, братишки?»
До сих пор она его, как все, называла Шуриком, а в этот день, впервые назвала Сашей. Он вроде и не удивился, но по поводу своей семьи отреагировал хмуро: «Не надо им тут быть. Потом к ним пойдем». Лишь несколько месяцев спустя, уже когда в армию уходил, Саша признался, что тоже утром, в день регистрации, сказал обо всем своей матери. Та устроила грандиозный скандал и заявила, что в свой дом «эту голодранку» на порог не пустит и вообще знать ее не хочет. Привыкшая всю жизнь прятаться за спину мужа, а потом — сына, хотя и малолетнего, Мария не на шутку испугалась, что Шурик все свое внимание переключит теперь на молодую жену.
Глава третья
Мальчишка родился крупный, здоровенький. В связи с рождением сына призывнику Александру Маркову в военкомате оформили отсрочку от службы в армии — на три месяца. Уезжая, он просил жену только об одном: чтобы каждый месяц в письме присылала ему фотографию сына. Служил артиллерист Марков хорошо. Через полтора года получил отпуск на десять суток, вместе с дорогой. На второй день после того, как до дому добрался, взял юный папаша своего малыша, который едва-едва первые шаги начал делать, и отправился с ним на прогулку. Сынок все время норовил встать на четвереньки, Сашу это забавляло, сердце его было переполнено радостью и счастьем. Подошедший военный патруль он не заметил и лишь когда услышал строгий окрик капитана, распрямился и по-уставному отдал честь. Под приглядом патрульных отвел сынка домой и под их же конвоем был препровожден на гауптвахту, где и просидел до окончания своего отпуска. Слезы Ривочки на начальника «губы» никакого впечатления не произвели. Упиваясь своей властью, офицер, прихлебывая чай, объяснил этой пигалице, что солдат нарушил воинский устав, не поприветствовал, как положено, старшего по званию и понес за это заслуженное наказание. И никакие дети здесь оправданием служить не могут. Конечно, по малости возраста Аркадий этого эпизода не помнил, знал только со слов родителей, как отец, приехавший в отпуск, видел сына от силы несколько часов.