Большой конфуз для суда! Но суд хотел быть объективным; ведь только что была опубликована Конституция СССР 1936 года. Суд шел несколько дней и закончился… освобождением всех подсудимых под расписку о невыезде… А дело передали в НКВД на переследствие…
В конце судебного процесса судья обратился к моему отцу: „Вы — человек с образованием, а занимаетесь верой — дурманом!“ Отец, перебив судью, ответил: „Прошу не оскорблять нашу веру! Вера в Бога — цель моей жизни!“
Отец на свободе!
Девять месяцев прошло со дня его ареста, а сегодня: радость, слезы, объятия… Меня тоже затаскивают в зал (во время суда меня не пускали)… Отец похудевший, его одежда неприятно пахнет тюрьмой, но что мне до этого, это мой папа, такой родной, родной… Он поднимает меня на руки и говорит: „Какой ты большой! Ноги уже до пола!“ Бережно опускает меня.
Мы все идем домой. К вечеру собирается небольшая группа верующих. Горячие молитвы относились Отцу Небесному! А затем до глубокой ночи рассказы отца о пережитом.
Последние дни свободы
После освобождения отец стал подыскивать работу. Но ему везде отказывали… В таком положении были и другие братья. Тогда они образовали плотницкую бригаду из 15 человек (все верующие) и всей бригадой подрядились на работу в строительную контору. Материальное положение нашей семьи несколько улучшилось.
Собрания в Омске в то время были уже запрещены. Маленький молитвенный дом за вокзалом был закрыт. А верующих в Омске было около тысячи человек. Кое-кто стал уезжать из Омска. Некоторые, убоявшись, сидели дома, духовного охладевали…
Часть братьев, и среди них мой отец, продолжали посещать верующих и проводили небольшие собрания. Двери нашего дома почти не закрывались… Каждый день шли и шли верующие за советом и духовным подкреплением. Хозяин дома (неверующий) очень уважал отца и не препятствовал посещениям.
Некоторые пытались запугать отца и его друга Антона Павловича рассказами о новой волне арестов верующих по всей стране, — на что Антон Павлович, улыбаясь, говорил: „Здесь мы в гостях! Скоро снова домой — в тюрьму!“ И они использовали каждый день свободы для проповеди Евангелия и ободрения верующих.
В это время по стране были закрыты почти все церкви и молитвенные дома. Тысячи христиан различных вероисповеданий были брошены в тюрьмы и лагеря за веру. Я постоянно слышал: такого-то брата арестовали, у тех-то был обыск. Забирали мужей, сыновей, отцов, матерей, Библии, Евангелия.
Так я приобщался к гонимой Церкви Христовой в России!
Радостно было видеть отца дома. Но я чувствовал, что это временно. Скоро предстоит новая разлука. Опять подготавливалась теплая одежда, опять сушились сухари…
Как-то вечером я заметил, как родители разрезали маленькое Евангелие на несколько частей и зашили по частям в воротник пальто, в подкладку, в теплые ватные брюки… Я все понял: разлука близка.
Часто отец брал меня на колени и мы втроем пели его любимый гимн: „Люблю, Господь, Твой дом!“ За окном бушевала сибирская метель, тоскливо завывал ветер, а в нашей маленькой комнатке было тепло и уютно. Мы были счастливы: отец был с нами… Я пел вместе с отцом:
Люблю, Господь, Твой дом –
Чертог любви Твоей.
Люблю я Церковь из людей,
Искупленных Христом!…
Третий арест
Однажды вечером, придя с работы, отец поужинал и пошел на посещение. Сразу же после его ухода к дому подъехала машина с сотрудниками НКВД. Они зашли в дом и предъявили моей матери ордер на арест отца и на обыск. Опять изъятие последней духовной литературы и писем… Обыск был кратким… Мать тем временем подготавливала продукты отцу в путь.
Поздно вечером вернулся отец. Он был очень спокоен. Были спокойны и мы. Помолившись, отец в последний раз обнял меня, маму, и мы расстались навсегда, вернее — до встречи в вечности пред Господом!
В этот же вечер были арестованы Мартыненко А. П. и еще насколько десятков верующих… Шел 1937 год…
Некоторое время у нас принимали передачи, мы даже виделись с отцом. Но как? Каждый выходной день мы с мамой приходили к зданию тюрьмы. (Об этом они договорились еще раньше, до ареста.) К тюрьме с трех сторон примыкали тихие улицы, с одноэтажными домиками и с традиционными русскими скамеечками у ворот. В первый раз мы медленно обошли по улицам вокруг тюрьмы… В одном из окон тюрьмы на четвертом этаже кто-то замахал руками. Лицо плохо видно. Но стоило нам опять появиться напротив этого окна с решеткой, как нам усиленно махали. Это был отец. Из других камер на нас равнодушно смотрели чьи-то лица…