«Господи, да что это с Леонидом Борисовичем? На шел с кем беседовать? Ему бы теперь стрекача задать. Сослался на дела, в коляску и… поминай как звали!»
Дандуров усиленно орудует сапогом, но проклятый самовар, как назло, не хочет разжигаться. А Красин торопит, вот ведь чудак! Пусть казачки побездельничают, рассеются, пока господа офицеры и жандармы чайком побалуются, авось не так внимательны будут.
И вдруг Дандуров понял, что все это чаепитие затеяно Леонидом Борисовичем неспроста.
Разжечь самовар? Чтобы он загудел, нужны… вода и уголь.
Вода в кастрюле. Уголь в печном поддувале…
Ну и балда же он, Дандуров, залил воду из ведра, колет лучину. А ведь в кастрюле не вода, а экземпляры «Искры». В поддувале печи не угли, а листовки, да еще ленинская брошюра несколько штук.
Дандуров осторожно открывает кран, вода из самовара тоненькой струйкой стекает на пыльный двор. Пока будет течь, он повозится с кастрюлями. Вот так — «Искра» у него за пазухой. Теперь можно сделать вид, что кастрюля пуста, а она и правда пустая. Дандуров идет к печи, загораживает ее жерло своей широкой спиной. Ну вот, и листовки в кастрюле. Сторож доливает из ведра воду прямо на листовки и выходит во двор. Быстро конфорку долой, в самовар полетели листовки. Жалко, конечно, но что делать? «Искру» он сохранит.
Самовар загудел.
— Леонид Борисович, прикажете подавать?
— Давай, давай, братец, да поскорее, сейчас как раз время погреться!
Козеренко накрывает на стол. На территории строительства у него удобная квартира, даже погреб есть. Может быть, по чарочке, господа офицеры? Но офицеры отказались — они с удовольствием тянут из тонких пузатых стаканчиков крепчайший обжигающий чай. Козеренко только успевает подливать свежий да колоть сахар. Он с беспокойством и удивлением смотрит на Красина. Леонид Борисович должен немедленно скрыться, о себе Козеренко не думает, лишь бы Красин уцелел. И Дандуров тоже.
Между тем Дандуров примостился на краешке стула, внимательно прислушивается к беседе. Конечно, сторожу не положено за одним столом с господами, но тут такой случай — обыск!..
Красин поднялся из-за стола, поблагодарил хозяина и хозяйку:
— Господа, прошу, выполняйте ваши обязанности. А мы пойдем, мешать не будем.
Леонид Борисович подходит к Козеренко, крепко и многозначительно пожимает руку.
Жандармы перевертывают подушки, трясут простыни, заглядывают под кровати. Усатый унтер полез в печь. Горшки, чугунок… Ничего не видно. Николай Петрович замер. Сейчас «голубая заплата» доберется до поддувала, вытащит связку с листовками…
Жандарм ворошит золу, ругается вполголоса. Потом встает и ожесточенно трясет запыленным рукавом.
Обыск основательный, но безрезультатный. Через два часа полицейские вынуждены были извиниться, делают это они неохотно. Так же неохотно покидают квартиру. Оглядываются в последней надежде…
Лишь только убрались охранники, появился Красин с Дандуровым.
— Николай Петрович, кланяйся в ножки Дандурову!
— А где же листовки, брошюра, газета? — Козеренко еще ничего не понимает.
Красин хохочет. Наконец, сжалившись над товарищем, Дандуров рассказал, как он самовар ставил.
— Только вот беспокоился, не перепрятал ли ты чего? Да ведь не должен был не предупредив — таков закон конспирации.
Монпелье! Даже во Франции немного таких уютных, обжитых и таких живописных городков. До Средиземного моря всего десять километров, и в городе всегда ощущается его свежее дыхание. Монпелье невелик, но знаменит. И трудно сказать, какая самая драгоценная реликвия этого города — то ли университет, основанный еще в XII веке, а может быть, уникальная библиотека или старейший и самый тенистый во всей Франции ботанический сад. Некоторые жители отдают предпочтение пышной Триумфальной арке, воздвигнутой в XVII веке в честь короля Людовика XIV.
Петр Смидович — агент «Искры» — считает, что самая большая достопримечательность Монпелье — это городские профсоюзные организации. Крепкие, тесно связанные почти со всеми профсоюзами близлежащего Марселя и особенно, что важно, с профсоюзом марсель-(них моряков.
Моряки — народ основательный, если уж их о чем-го просить, то нужно говорить правду. И Смидович рассказал о событиях в России, значении газеты «Искра», попросил организовать ее доставку в Батум.
Смидович вскоре стал своим человеком среди моряков французских компаний «Пакэ и К0», «Морской гонец». Буфетчики, повара, матросы с пароходов «Анатоль», «Битини», «Мингрема», «Багдад» согласились перевозить «Искру».
Марсельские моряки раздобыли компактные резиновые мешки. В эти мешки литература закладывалась так, чтобы внутрь не попадала ни одна капля воды. Мешки эти обвяжут веревками и, когда пароход будет на подходе к русским портам, опустят в море, а веревки подвяжут к чему-либо за кормой. Принимающие литературу незаметно подойдут к пароходу на лодке, отрежут веревки и так же незаметно уплывут. Способ простой и надежный.
Смидович списался с заведующим искровским транспортом в Швейцарии. Тот план одобрил, но внес коррективы — литературу нужно отправлять с теми пароходами, которые по расписанию приходят в русские порты ночью, чтобы получателям было легче незамеченными подойти на лодке.
Смидович согласился. Правда, он собирается посылать тюки не только с пассажирскими судами, но и с грузовыми. А те не всегда ходят по расписанию, но грузовые имеют и преимущества, они обычно останавливаются на открытом рейде, ждут очереди к причалу. В открытое море можно отправиться и днем, вряд ли кто с берега заметит, как лодка подошла к пароходу. Матросов же нужно предупредить, чтобы они подвешивали тюки с борта, противоположного берегу.
Как будто все устраивалось хорошо.
Бакинскую типографию назвали «Ниной» в чести грузинской просветительницы, жившей в IV веке. Поэтично, точно и достаточно конспиративно.
На имя Красина из-за границы приходили матрицы — картонные оттиски «Искры», их заливали типографским металлом, и получалось клише целой страницы. «Рукоделье «Нины» прямо великолепно», — восхитилась Крупская, — увидев оттиск «Искры», ничем не отличимый от тех, что печатались за рубежом.
Но частые поездки Красина на таможню могли вызвать подозрение. Вскоре «лошади», как числились бакинские искровцы у секретаря редакции Крупской, подыскали нейтральный адрес. Теперь матрицы будет получать зубной врач Софья Гинзбург. Она, не распаковывая посылку, сразу же должна извещать товарищей о ее прибытии.
ДОРОГИ!.. ДОРОГИ!.. А ПУТЬ ТО ОДИН!
В купе вагона 2-го класса и душно, и пыльно, и откуда-то настойчиво сочится самоварный дух. Неужто проводник и в самом деле раздобыл самовар и сейчас постучит в дверь: «Чайку изволите?»
Николай Эрнестович представил эту сцену так явственно, что даже привстал с дивана, чтобы принять стакан. Что за наваждение? Ведь он едет не по России, за окном еще Германия, а в германских составах не принято разносить чай, вот пиво — пожалуйста. Пусть немецкие бюргеры хлещут пиво… Но почему все-таки так пахнет самоваром? Видно, у паровоза засорились колосники, дымят.
Сытый и немного угарный запах вызывает воспоминания.
В Казани у его отца Эрнеста Андреевича была небольшая столярная мастерская, и в ней всегда полно свежей стружки. Когда Николай немного подрос, в его обязанности входило собирать стружку для растопки самовара. Ах, как вкусно эта стружка сгорала!
Самоварный дух витал и в тесных рабочих каморках, куда собирались рабочие-кружковцы послушать агитатора из петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Самовар шумел за столом как непременный атрибут конспирации — собрались дружки почаевничать, что тут предосудительного… Самоварный дух напомнил Николаю Эрнестовичу, что он направляется в столицу «чаевничьих водохлебов», то бишь в Москву.