И наконец Киев. Лукьяновский тюремный замок.
Бауман вскоре перезнакомился со всеми обитателями камер для политиков. И более всего его внимание привлек Максим Валлах. Невысокого роста, несколько полноватый, видимо, от рождения, Максим Максимович был очень подвижен, умел схватить на лету любую мысль, авторитет его среди заключенных был непререкаем — не случайно распределение продуктов в тюрьме было доверено именно ему. Вскоре Бауман убедился, что хотя Максим Максимович и не принадлежит к искровским организациям, но по своим, так сказать, настроениям и симпатиям близок к ним. Валлах и не мог быть искровцем, так как угодил в тюрьму до того, как в Россию был завезен № 1 газеты «Искра».
Подолгу Бауман беседовал с Максимом Максимовичем и еще другим членом Киевского комитета. В этих беседах обычно принимали участие «искровцы первого призыва» — Сильвин, Крохмаль, Степан Радченко, муж Любови Николаевны, и один из шестерки, присутствовавших в Пскове при рождении «Искры».
«С величайшим интересом слушали мы об организации, взглядах и планах «Искры», о заграничной дея-н'Льности и работе ее агентов на местах, в России. Нам хотелось скорее приобщиться к этой захватывающей работе по строительству партии. Мы, два члена Киевского комитета, официально заявили о своем желании вступить в организацию «Искры», — вспоминал Литвинов (Валлах).
Николай Эрнестович был чрезвычайно доволен танин «приобретением». Он разгадал в Литвинове человека огромного организаторского таланта, настойчивого и далеко не робкого десятка. Не пришлось «вновь обращенному» придумывать и кличку, как пошутил Сильвин, «за прошлые заслуги» оставили старую — Папаша.
Заканчивалось утреннее чаепитие, а вернее, торопливое поглощение кружки кипятка с кусочком сахара и черного, плохо пропеченного хлеба.
Торопливое потому, что на улице светило солнце, день обещал обойтись без дождя, а это означало, что заключенные смогут вдоволь надышаться чистым воздухом, набегаться, размяться так, чтобы почувствовать каждый мускул, каждую косточку.
Бауман, Сильвин, Крохмаль, Гальперин, а также Пятницкий с Литвиновым бродили вдоль тюремной стены, тихонько переговаривались вдали от любопытных ушей. На днях им стало известно, что процесс над искровцами состоится осенью. Как бы его сорвать? Бауман был уверен, есть только один способ — бежать. Сильвин показал рукой на стену, покачал головой, остальные промолчали. И все же однажды появившаяся мысль — убежать из узилища — не давала Бауману покоя. Он хорошо понимал, что бежать можно только через стену. Но через стену им одним не перебраться, нужны помощники.
Николай Эрнестович хорошо знал народническую литературу, и не только потому, что в последние годы ему много пришлось повоевать с молодыми народника ми. Знал и любил он те издания, которые подпольно появлялись в России в конце 70-х — начале 80-х годов, издания подлинно революционных народников, а не нынешних эпигонов. В одном из листков «Народной воли» был описан случай бегства из Лукьяновки.
Однажды вечером, когда уже все набегались, напрыгались, играя в чехарду, салочки, Николай Эрнестович как бы невзначай стал вспоминать:
— Будучи в Женеве, просматривал я комплекты народовольческих изданий, и, вот подите же, не думал я тогда, не гадал, что окажусь в киевской тюрьме, а именно случай, который запал в память, произошел здесь, в Лукьяновке. Его герои — Стефанович, Дейч н Бохановский. Потом я у Дейча выспрашивал подробности: действительно из ряда вон выходящий случай. Фамилия Фроленко вам о чем-нибудь говорит? Ну это был виднейший народоволец. Так вот, не то в 1878-м, не то несколько раньше устроился Михаил Фроленко и нашу тюрьму сторожем. Ну и придирался же он к заключенным. Они готовы были убить его, зато начальство души не чаяло в этом аспиде и не замедлило повысить в должности, сделало надзирателем сначала в камере уголовников, а затем и политических. А тут что ни камера, то друг, товарищ. Один неосторожный жест, слово, и, глядишь, надзиратель сам окажется в одиночке. Где уж Фроленко раздобыл солдатские мундиры — бог его знает, но достал, обрядил в них Стефановича и Бохаповского, а Дейчу не хватило, пришлось смириться. Бежать решили в полночь. И «вот уж полночь близится…», а дежурный сторож расселся и коридоре и ни с места. Тогда Стефанович взял да и выкинул в окошко камеры книгу, Фроленко тут же послал сторожа подобрать и передать смотрителю. Беглецы в коридор — там тьма кромешная. Бохановский споткнулся и, падая, ухватился за… сигнальную веревку. Ну и пошел по всей тюрьме перезвон.
— Николай Эрнестович, а что-то я не видел у нас сигнальных веревок?
— Наверное, заменили более совершенным способом сигнализации.
— Не перебивай, Михаил!
— В общем, Фроленко не растерялся, спрятал беглецов в коридоре, а сам в караулку — так, мол, и так, в темноте зацепился. Пронесло. А тут новая беда — никак своих подопечных во мраке не отыщет, а окликать нельзя. Едва нашел. Теперь нужно решать, как быть с Дейчем, — ведь он в партикулярном платье. Фроленко думал недолго, поставил Дейча между солдатами — Бохановским и Стефановичем, сам пошел впереди. Так и миновали караулку. Ну а там Днепр, лодка, и целую неделю они плыли до Кременчуга…
Бауман на минуту смолк.
— Так вот, друзья, своими силами мы не убежим, Фроленко рядом с нами нет. Нужна помощь товарищей с воли. Максим Максимович свяжется с Киевским комитетом, отпишем Ильичу да и в Самару…
— Да, да, в Самару, в Центральный Комитет или русское бюро «Искры», — Михаил Сильвин хотел сказать что-то еще, наверное, о бюро, ведь он единственный из арестантов присутствовал тогда в январе 1902 года в Самаре, когда оно создавалось.
— А остался ли кто из членов на свободе? Тебя-то схватили.
— Уверен, что остались, иначе мы бы здесь встретились. Ну ладно, пошли спать…
НОКТЮРН В ПЕЛЕНКАХ
Казалось, «Искра» и ее организации в России переживали критический момент. Действительно, виднейшие агенты газеты в Лукьяновке. Арестованы члены «Северного рабочего союза», разгромлена кишиневская типография, «Нина» законсервирована.
Но нет, это только так могло показаться людям несведущим. Идеи «Искры» уже успели глубоко пустить корни в толщу рабочего класса России. На смену тем, кто попал за решетку, приходили новые люди.
1 мая 1902 года показало, что русский пролетариат от борьбы экономической уже уверенно переходит к борьбе политической. Массовые политические демонстрации в Петербурге и Нижнем, Сормове, Вильно, Смоленске и других городах свидетельствовали о том, что рабочие «завоевывали улицу», и недалек тот час, когда пролетарий начнет осваивать высшую форму классовой борьбы — вооруженное восстание. Слова Ленина: «…дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию» — воплощались в жизнь.
Елена Дмитриевна Стасова не сразу примкнула к искровцам, но уже давно была известна среди столичных марксистов своими связями с нелегалами, социал-демократами. Летом 1902 года социал-демократические комитеты, так сказать, «самоопределялись». В Саратове, Уфе, Перми они размежевались с социалистами-революционерами. Харьковский «Союз борьбы» слился с комитетом РСДРП и принял сторону «Искры».
Когда Елена Дмитриевна прочла ленинскую книгу «Что делать?», то решительно заявила о своих искровских позициях. И не просто заявила, а сделалась одним из ее активнейших агентов.
Рабочие Питера уже переросли своих «вождей» из петербургского «Союза борьбы», все еще ратовавших за экономические требования. Опираясь на эту рабочую массу, 14 июля на совещании с представителями Петербургского комитета Елена Стасова, Иван Радченко, Петр Красиков заявили о солидарности с «Искрой» и послали в Лондон, где в то время находился Ленин, письменное о том заявление.
Аресты, провалы типографий не снимали с повестки дня один животрепещущий вопрос, вопрос о транспорте. Елена Дмитриевна подыскивала новых транспортеров, «техников», как их стали называть. И вспомнила о Николае Евгеньевиче Буренине, пианисте, сыне крупной петербургской домовладелицы. Его приобщение к «транспорту ленинских идей» проходило не без конфузов.