Неуклюжий дом на Фурштадтской по четвергам напоминает диковинную музыкальную шкатулку. Звуки нескольких роялей, падая с четвертого этажа, растекаются по улице приглушенным потоком.
Николай Евгеньевич Буренин стоит под окнами. Играют Мусоргского. Потом Мусоргского сменяют ритмы Равеля. Он так давно знает этот дом, что мелодии как визитные карточки. Мусоргский, Равель — значит, Владимир Васильевич Стасов тоже там, это его любимые вещи.
Вешалка забита шубами. Генеральские с бобрами Роскошные манто. И «рыбий мех» на шубейках курсисток и студентов. Но ведь это Стасовы, они принимают не по чинам — по талантам.
Да, сегодня четверг, день музыкальных вечеров И во всяком случае, самый неподходящий день для передачи литературы Елене Дмитриевне Стасовой.
Когда сообразил, было поздно. Его появление в гостиной встретили громкими овациями, оказывается, иг хватало партнера для игры в восемь рук. Не успел Николай Евгеньевич отдышаться, как очутился за роялем.
Играл плохо, врал несусветно, Владимир Васильевич недовольно трубил в бороду какие-то проклятья н адрес «путаника и супостата», а Полина Степановна Стасова сокрушенно качала головой.
— Какая впечатлительная натура у Николая Евгеньевича! Очевидно, он чем-то расстроен сегодня.
А «впечатлительный» пианист страдал и после концерта за чайным столом. Ерзал на стуле, отвечал невпопад. И наконец, улучив момент, скрылся. За ним незаметно ускользнула и Елена Дмитриевна.
Они встретились в ее комнате.
— Случилось что-нибудь, Николай Евгеньевич? Вы сегодня просто не в своей тарелке и на рояле играли из рук вон плохо, что с вами редко бывает.
Буренин взмолился:
— Елена Дмитриевна, да ведь я из Финляндии! Литературу привез. Весь опутан ею, как в пеленках, едва руками и ногами двигаю. Какое уж тут играть!
Стасова так и ахнула. Ну и угораздило же его явиться в четверг! Потом расхохоталась, она-то знала, как неудобно себя чувствуешь, когда вокруг тела, рук, ног обмотаны газеты, а за пазухой листовки.
— Освобождайтесь скорее! И как это никто не за метил, что вы так основательно поправились, растолстели? А чтобы не было подозрений, к роялю, восстановите свою славную репутацию!
Через несколько минут «впечатлительность» у Буренина прошла, и он, к удовольствию Владимира Васильевича, не без блеска исполнял его любимые вещи.
Николай Евгеньевич оказался не только талантливым пианистом, из него вышел превосходный техник социал-демократического подполья. И вскоре Елена Стасова, как агент «Искры», поручила ему весь трап спорт литературы, следовавший через Финляндию.
Это было очень нелегкое дело. С одной стороны, Финляндия, имевшая какую-никакую, но все же конституцию, была открыта для привоза в нее любых изданий, выходящих за рубежом, а с другой — все равно каждый груз, следующий из Финляндии в Россию, подвергали тщательному досмотру.
Но было одно обстоятельство, делавшее финский транспорт незаменимым. Ведь граница с Финляндией проходила буквально под боком столицы Российской империи. На побережье Финского залива селилась масса дачников из Петербурга. Берега залива особенно полюбились артистам, художникам, адвокатам, профессорам, а среди них было немало сочувствующих социал-демократам. Они при случае могли предоставить ночлег транспортеру, укрыть литературу, иногда и сами были не прочь рискнуть и провезти за пазухой кипу газет.
Но эти средства доставки случайные, побочные. Буренин же должен найти такие способы пересылки, которые были бы и надежны и постоянны.
В Финляндии немало лет существовали тайные партии «активистов» и «пассивистов». Они были далеки (it социал-демократических идеалов, предел их мечтаний — устранение беззаконии?! царизма и строгое соблюдение финляндской конституции. «Пассивисты» предпочитали об этом писать, «активисты» не прочь немного и пострелять. Они радушно принимали всякого, кто борется против царизма, не очень-то разбираясь в политических окрасках этих борцов.
«Пассивисты» недурно наладили тайную переписку между своими сторонниками.
Простая железнодорожная сумка, в которой обычно отправляли всю документацию на поезд и служебную переписку, не подвергалась таможенным досмотрам. Эти сумки были предоставлены в распоряжение Буренина. Но сумка хороша только для писем, а как провозить «Искру», журнал «Зарю», брошюры, листовки? Ведь их нужно много, очень много — десятки тысяч экземпляров. В сумке от силы уместится десяток.
Буренин стал расширять круг своих финских знакомств. Рабочие железнодорожных мастерских, начальники маленьких дачных станций, служащие — эти люди ему очень помогли. Они разрешали посылать ящики с литературой на их адреса, сами забирали посылки, а потом у них же на квартирах приехавшие из Петербурга знакомые и «дачники» ловко рассовывали издания по карманам, вшитым в нижние юбки, по панцирям жилетов.
ПРИЗРАКИ ИЗ ЛУКЬЯНОВСКОГО ЗАМКА
Близилась осень этого бурного 1902 года. Близилась и дата процесса, который готовил генерал Новицкий.
Август стоял дождливый, вечера промозглые, холодные. Собаки носа на улицу не казали. И надзиратели Лукьяновкй только удивлялись, какая сила, какая необходимость выгоняет политиков на тюремный двор даже под дождь? В последние дни стражи заметили, что такими упорными любителями обязательных прогулок стали десять-двенадцать узников во главе с Бауманом, Литвиновым, Таршнсом, Сильвиным. Правда, Басовский гулял не часто, у него была сломана нога, и обычно дни он просиживал в кладовке за разбором продуктов.
Выбравшись на тюремный двор, дружная дюжина тут же затевала чехарду, догонялочки, но прогулка всегда заканчивалась «слоном». Так называлась гимнастическая пирамида — трое, взявшись за руки, плечо к плечу держат на них двоих, а те, в свою очередь, поднимают на плечи еще одного. Удивительно быстро у них получался этот «слон». А на верхушке почти всегда «балерина» — Бауман. Уж больно он ловок.
Со смехом, шутками рушился слон, и участники прогулки разбредались по камерам.
Но им-то было не до смеха. Искровцы уже давно вязались с Киевским комитетом РСДРП, редакцией Искры». Давно уже переданы в тюрьму для всех чистые бланки паспортов, по 100 рублей, каждый знает свою явку и все знают, что, убежав из тюрьмы, должны пробраться за границу, в Цюрих — официальный адрес «Искры».
Басовский, «разбирая» продукты, уже сплел лестницу из обрывков простыней, лестница хранилась у него и наволочке от подушки, недоставало только ступеней, их приладят в последний момент, разломав стулья. Бауман прятал снотворные порошки для надзирателей, а стальной якорек, который нужно закинуть на верхушку стены и прикрепить к нему лестницу, должны передать в день побега.
«Очередь перелезания через стенку, — вспоминал потом Сильвин, — была установлена жребием». Сильвину достался роковой — 12-й номер, он был последним. А последнему предстояло занять разговорами часового во дворе, отвлечь его внимание от двух товарищей, которым надлежало схватить солдата, связать, засунуть ему в рот кляп.
Несколько раз назначалась дата побега, и каждый раз что-нибудь да мешало. Наконец решили — 18 августа. Устроить в этот день «именины» Басовского.
День 18-го начался с передач. Жена Баумана принесла «имениннику» роскошный букет из роз и так заботилась, чтобы его не помяли, что надзиратель внял се мольбам и прямо доставил корзину в камеру. В букете был запрятан стальной якорек. Передала и большой именинный пирог, водку, а для смотрителя, капитана Сулемы, несколько бутылок лучшего коньяка.
Вечер, накрапывает дождик, а в большой камеи сдвинуты столы, за ними двенадцать узников и несколько надзирателей. Уже через несколько минут надзиратели тут же за столом засыпают, «лошадиные дозы» снотворного действуют безотказно.