— Ты с ума сошел! Я не могу больше мыться!
— А сидеть в тюрьме можешь?
Блюм только вздохнул. Сам ведь напросился в Россию. Жил бы себе в Мюнхене, набирал бы «Искру»… Нет, потянуло «на поприще подлинной борьбы», как он тогда сказал Владимиру Ильичу. И он вспомнил… подушку. Ту, знаменитую, которую Иван Радченко из Кишинева переслал в Мюнхен доктору Леману.
Хмурый от природы, Блюменфельд вдруг улыбнулся. Литвинов небось и не знает об этой посылке. С искровскими делами Папаша подробно познакомился в тюрьме, а Блюм своими руками от начала эту газету делал. Когда доктору Леману на почте сказали, что на его имя прибыла подушка, милейший доктор разразился страшной бранью. Ему показалось, что мир должен перевернуться, если в Германии, в пунктуальной, педантичной Германии, так «трагически» плохо обстоит дело с почтой. Разве ему, доктору медицины, предназначена эта посылка? И он с негодованием отверг ее. А подушечку нужно было немедленно забрать — ведь она из России, значит, предназначена не уважаемому доктору, а редакции «Искры», доктор только подставное лицо для получения корреспонденций.
Леман в конце концов подушку получил. Ее доставили на квартиру Владимира Ильича. Долго по очереди мяли, недоумевали, посмеивались. Потом Блюм вспорол ее, засунул в куриный пух руку. Так и есть — журнал, а в него вложены листы брошюры Крупской «Женщина-работница». Вот тебе и пуховая набивка!
«Чайный магазин» в Кишиневе, а вернее, тайная типография «Искры» — вот куда хотел попасть Блюм! Но угодил в Лукьяновскую тюрьму…
Блюменфельд с отвращением ополаскивается водой. Он никогда не думал, что баня может так быстро опротиветь.
Бедный Блюм и не предполагал тогда, что до вечера этого, показавшегося ему бесконечным дня придется еще раз побывать в бане…
И только когда спустились сумерки, беглецы рискнули двинуться дальше в поисках квартиры «дочери мятежника». Нашли. А лучше бы и не искали. Каков был уж там сам «мятежник» — кто его ведает, но дочка явно пошла не в папу. Перепугалась насмерть, чуть ли не на коленях упрашивала оставить ее дом во имя своих детей. А дети-то и помогли, а вернее, один, гимназист. С ним удалось договориться о связи с друзьями, он догадался сунуть Литвинову удочки, и они под видом рыболовов благополучно просидели ночь на берегу Днепра. Гимназист и комнату им подыскал в квартире своих друзей.
Теперь можно и оглядеться.
Следующая неделя была употреблена на отдых. Правда, владелец комнаты беспокоился по поводу прописки. Максим Максимович всячески оттягивал время, паспорта-то у них были, но липовые. Поэтому хозяину сказали, что Блюменфельд душевнобольной, из комнат они выходить не будут, дворнику на глаза не попадутся, а паспорта забыли дома, но уже выписали их по почте. Когда оставались наедине, Литвинов подшучивал над «душевнобольным».
А киевских жандармов и полицию по-прежнему лихорадило. Вокзалы и все полустанки железной дороги в радиусе чуть не на сотню верст усиленно охранялись. Не многим беглецам удалось пока вырваться из города, большинство отсиживалось по друзьям и знакомым.
Блюменфельд тоже был за отсиживание, его пугала перспектива вновь ринуться в неведомые дали и приключения. Литвинову не терпелось покинуть Киев и скорее очутиться за границей.
Правда, смущало одно — при побеге, как было условлено, ему с Блюменфельдом надлежало связать часового, засунуть ему в рот кляп, пока Сильвин держит стража. Да так получилось, что Блюм сразу махнул через степу, Папаша по очереди должен был лезть за ним, произошла заминка, ну и он полез. Акактам Сильвин — Бродяга? Что, если не ушел? Стыдно будет на глаза показаться товарищам, да и для первого знакомства с Лениным визитная карточка подмочена. В первый день, в волнениях об этом не думалось, а в трактире полез в карман — веревка… Вот и грызет, тревожит совесть.
Владелец квартиры в конце концов потребовал паспорт…
«Черт, почему не расспросил аборигенов о местности вокруг тюрьмы», — подумал Бауман, с трудом выбираясь из ямы с водой. М-да! Выкупался изрядно, и ладонь жжет огнем, нельзя было так стремительно скользить по веревке.
Бауман вновь споткнулся, чуть не упал, фуражка слетела и исчезла в темноте, и, что самое глупое, он почувствовал, как от обоих сапог отвалились подметки. А ведь жена Капитолина ждет его не где-нибудь, а i! «Северной гостинице». В таком виде туда, конечно, и носа совать нельзя. Есть запасной адрес, там должен быть товарищ, ему поручено принять беглецов, если они почему-либо не смогли попасть на лодки или в иные обусловленные места.
Капитолина Медведева разоделась, заказала роскошный ужин. Проходит час, другой, а Николая нет и нет…
В эту бесконечную ночь Капитолина не сомкнула глаз. Какие только мрачные мысли не лезут в голову: «Опять не удалось», «поймали», «ведь по беглецам могли и стрелять!..» Да, как трудно быть женой революционера-профессионала. И хотя она тоже искровка, по считает, что только посильно помогает мужу. И ей, как всякой женщине, так хочется иметь свой дом, детей. Нет, это не мечты о мещанском счастье, это просто то, что Николай Эрнестович называет «не чуждо ничто человеческое».
А он сам? Когда они познакомились в Швейцарии, то она с удивлением узнала, что Бауман, этот веселый, остроумный, широко эрудированный и к тому же (чего греха таить) очень красивый мужчина, — ветеринар. В ее представлении «скотский врач» — этакий мужичина, заросший до глаз бородищей, с огромными лапами, грубым голосом и вечно плохо пахнущий, вечно полупьяный.
Спросила Николая, почему он избрал ветеринарию, н получила лаконичный ответ: «Ветеринарный врач — работа, близкая народу и ему нужная».
Бауман заявился в номере, когда уже исчезли все надежды. Пришел не один, с какой-то дамой, которая тут же распрощалась. И что удивительней всего, был чистенький, тщательно подбритый. Правда, костюм сидел на нем не слишком элегантно, но это могло броситься в глаза только жене.
Один за другим прибывали в Цюрих беглецы. Наперебой рассказывают о своих одиссеях, жадно ловят газетные отклики на «сенсацию дня». Всюду — и и России, и за границей — массовый побег искровцев произвел огромное впечатление. Авторитет «Искры» небывало возрос. Все это вселяло бодрость, желание скорее взяться за работу.
Поэтому, когда кто-то из товарищей предложил отпраздновать благополучный побег в ресторане близ знаменитого Рейнского водопада, идея была встречена с восторгом.
К Шауфгаузену подъезжали, когда садилось солнце. Живописен здесь Рейн. Стиснутый высокими берегами, быстрый, полноводный, он кажется упругой стальной пружиной. Примерно за полверсты до Шауфгаузена река начинает волноваться, встречая на своем пути скалы, пенится от негодования, крутит водовороты, возмущенная тем, что ей преграждают русло.
Дорога отходит от реки в сторону, к лесу. А Рейн падает вниз, раздвигает берега, в ярости перемахивает через двадцатичетырехметровую каменную гряду и широченной лавиной, со страшным шумом сливается в котловину. Затем, довольный своим головокружительным прыжком, с добродушным ворчанием течет дальше.
В ресторанчике почти пусто. В закрытое стеклянное помещение грохот воды проникает не слишком громким рокотом. Сначала это немного раздражает, потом, когда привыкнешь, даже нравится. Давно забытая, а многим и незнакомая экзотика.
Но здесь все же нужно говорить громко, беглецы же давно приучены к шепоту, поэтому общий разговор за столом распадается, оживленно беседуют только ближайшие соседи.
— Товарищи, у меня превосходная мысль! А не послать ли нам поздравительную телеграмму достопочтенному начальнику киевских жандармов, его превосходительству генералу Новицкому?
Кто это предложил, не заметили, но предложение встретили веселыми криками. И тут же уселись сочинять текст.
Неожиданно заговорил Литвинов:
— Стойте, друзья, у меня есть для вас небольшая новость. Вчера я встретил приехавших в Цюрих русских студентов-киевлян. Они рассказывают, что Новицкого не то отстраняют, не то награждают. У нас, в России, все может статься. Но во всяком случае, где-то или в этом сентябре, а может быть, немного позже, Василий Дементьевич собирается отмечать свой двадцатипятилетний жандармский юбилей. Мы не должны остаться в стороне, тем более, как уверяют студенты, а они близко стоят к Киевскому комитету социал-демократов, что киевляне уже заказали чуть ли не Водовозову написать поздравление. Они показали мне копию: