Недолго тогда Бабушкин гостил у Ильичей, но, как рассказывала Крупская, написал по настоянию Владимира Ильича свои воспоминания.
Это, кажется, первые в истории русского пролетариата мемуары рабочего, ставшего революционером-профессионалом.
Написал — и снова в Россию, снова беспокойная, многотрудная жизнь агента «Искры», глашатая ленинских идей по городам и весям необъятной империи.
Вот ведь вспомнил о Бабушкине и даже про себя заговорил этаким «высоким штилем». А что? Иван Васильевич его заслужил…
Только поздно вечером, усталый, с гудящими ногами, Максим Максимович вернулся в Цюрих. А завтра снова в путь по новым дорогам и тропкам, по новым городам и селениям Швейцарии.
«ЛОШАДИ» В ПОДПОЛЬНОЙ КОНЮШНЕ
В поисках безопасного «жилища» для «Нины» Кецховели объехал немало городов России. Тщетно! В Баку он вернулся ни с чем. Но в своих поездках Ладо воочию убедился в том, как трудно сейчас приходится социал-демократическим комитетам. Они буквально задыхались, не имея в достаточном количестве литературы. Той же, которая поступает непосредственно из-за границы, катастрофически не хватало. А ленинскую «Искру» требовали рабочие, она была необходима революционерам-профессионалам, ведущим агитационную и пропагандистскую работу на фабриках и заводах, в университетах и железнодорожных мастерских. Вывод напрашивался сам.
«Нина» должна работать!
Кецховели не любил и не умел откладывать дела на потом. Уже на следующий день по приезде Ладо рыскал по Баку, его мусульманским кварталам. Чадровая улица, дом Джпбраила — лучшего помещения и не придумаешь.
Кецховели был прирожденным артистом и к Джи-браилу явился как мелкий хитрый предприниматель, Хозяин будет доволен, если отдаст внаем дом. Уважаемый Джибраил, наверное, не знает, что такое картонажное дело? О, это такое предприятие, в которое стоит вложить деньги. Нет, нет, пусть он посмотрит и убедится, а тогда, пожалуйста, Давид Деметришвили возьмет его в пай.
Джибраил очарован, у него разгорелись глаза. Он, конечно, хочет быть компаньоном такого симпатичного гурджи. Он сдаст дом, но они должны побрататься. На этакий поворот Кецховели и не рассчитывал. Какая удача! Ведь если кто-либо на Востоке побратается, особенно мусульманин, нет вернее поруки, что не выдаст, не продаст.
Авель Енукидзе и наборщик Болквадзе такой чести удостоены не были, но Джибраил и их принял хорошо.
Машину получили с пристани и установили за два дня. Теперь нужно было как можно скорее перевезти из Аджикабула шрифт. Виктору Бакрадзе на поездки Баку — Аджикабул и обратно приходилось тратить трое суток. Если он будет брать по одному пакету со шрифтом, то пятнадцать пудов придется таскать больше месяца. Бакрадзе предложил возить большими партиями, благо в тендере паровоза места достаточно, но Кецховели не хотел рисковать.
Шли недели. Раз в три дня на станции Баку-Товарная появлялся Авель Енукидзе и молча принимал очередной пакет. Уже десять пудов шрифта заняли свои ячейки в наборных кассах. И Виктор Бакрадзе, никому ничего не сказав, решил рискнуть. Он свободно поднимает пять пудов. Пакеты очень компактные. Если пронести их, так сказать, изящно, непринужденно, то никто со стороны не подумает, что человек тащит этакую тяжесть.
Пять пакетов, связанных вместе одной веревкой, напоминали большой тюк, в котором перевозят сушеные фрукты. Бакрадзе подхватил его одной рукой и не торопясь двинулся вдоль перрона. Вон уже виден паровоз, готовый выйти под поезд. Бакрадзе подходит к концу платформы, остается взойти на виадук и спуститься в депо.
Веревка лопается… Нижний пакет зацепился за железную стойку ограды и порвался. Легкой струйкой на грязный асфальт сыплются маленькие свинцовые литеры.
Бакрадзе растерялся. Первая мысль — бросить тюк и бежать, пока не заметили станционные жандармы.
Осторожно огляделся. К виадуку приближаются несколько рабочих из депо и станционный служитель. Нет, он не смеет бежать, шрифт ждут в Баку. Не может он бежать и потому, что эти вот рабочие не знают, какая беда стряслась с ним, Бакрадзе. Они заметят, что он бросил тюк, примут за вора, кинутся в погоню…
Виктор садится на корточки так, чтобы заслонить широкой спиной тюк. Ладонями прямо с пылью, с мусором сгребает рассыпавшиеся литеры, ссыпает их в карманы, сует за пазуху. Скорее, только скорее!
Две тяжелые руки легли на плечи…
Страж предлагает идти вперед и не оглядываться. С трудом, покряхтывая, жандарм взваливает на плечо тюк и, шатаясь, бредет к станции. Бакрадзе косит глаза в стороны. Нет, не убежишь. Рядом с жандармами помощник начальника депо — Регенкашиф. Улыбается скверной, наглой улыбкой, кивает головой стражникам. Подлец, конечно! Это он — бывший машинист и выслужившийся наушник — передал его в руки охранки. Но как он заметил? Наверное, следил раньше.
Авель Енукидзе юркнул в проходной двор, перелез через невысокую глиняную стену, больно ударившись при этом коленкой. И так, хромая, непрерывно оглядываясь, доплелся до квартиры, где. жили два железнодорожных машиниста: Евсей Георгобиани и Дмитрий Бакрадзе. Здесь он рассчитывал застать Кецховели п не ошибся.
— Беда, Ладо! Виктора Бакрадзе арестовали с шрифтом… Уходи скорей отсюда, пожалуйста! Сейчас приду г полицейские, ведь они обязательно обыщут все квартиры, в которых живут люди по фамилии Бакрадзе, а тут ведь прописан Дмитрий…
Кецховели ничего не сказал. Сел на табурет. Судорожным движением закрыл лицо и начал медленно раскачиваться. Енукидзе испугался, он знал, как тяжело пришлось Ладо в эти последние месяцы бесконечных скитаний по России, как он устал от каждодневных переходов с квартиры на квартиру, две ночи подряд на одной и той же он не ночевал. Знал Енукидзе и другое — Ладо был мягким, отзывчивым человеком, несчастье товарища было и его несчастьем.
— Ладо, Ладо, мы теряем время! Ну перестань же, перестань плакать!..
Енукидзе чувствовал, что сейчас расплачется сам. Нельзя было смотреть без слез на то, как этот закаленный, привыкший к любым лишениям человек плачет. Плачет о друге, оплакивает то дело, которому отдал всего себя.
— Нервы, Ладо, нервы, дорогой мой!
— Я не смогу пережить, если его арестуют из-за меня, а я останусь на свободе!
— Почему из-за тебя? Перестань говорить глупости, пожалуйста. Идем!
Но Енукидзе ничего не мог поделать с Ладо.
Кецховели вдруг вскочил со стула и, возбужденно жестикулируя, путая грузинскую речь с русской, заявил, что решил отдаться в руки полиции, это спасет многих товарищей от провала, спасет типографию. И Енукидзе должен немедленно убираться отсюда, идти очищать квартиру Виктора Бакрадзе и обязательно спрятать в новое место типографскую машину.
Ну что с ним делать? Силой ведь не утащишь. А утащил бы, если бы были силы. Енукидзе с тяжелым сердцем ушел.
Квартиру Виктора Бакрадзе очистили товарищи с Каспийского машиностроительного завода, на это потребовалось не более часа.
И снова Авель очутился у дома, где оставил Кецховели. Еще несколько часов назад прохожие шли мимо этого невзрачного домишки, не удостоив его взглядом. Теперь же здесь толпился народ, полиция отгоняла любопытных, охотно пропускала любого во двор и никого не выпускала.
Потом Авель так и не мог понять, почему он решил войти. Наверное, какие-то силы, которые не поддавались контролю разума, увлекли его в ту комнату, где уже шел обыск и под охраной полицейских находился Ладо.
Завидев Авеля, спокойно сидевший Кецховели сорвался. Забыв о том, что он под стражей, что Авеля давно разыскивает охранка, Ладо принялся бранить его. Ругался по-грузински.