Городовые и полицейские «улучшат» положение рабочих!
XX век угрожал голодом 30 миллионам крестьян. II массовой безработицей пролетариям.
И как мера по борьбе с голодом — организация принудительного труда. «Паразит собирается накормить то растение, соками которого питается» — это слова отлученного от церкви писателя Льва Николаевича Толстого.
И снова забастовки рабочих, студентов.
Студенты волновались и волновали своих либеральных мамаш и папаш, но те отсиживались в стороне.
На поддержку студентов встали рабочие. Хотя у них и не было сыновей, учившихся в университетах: их дети с восьми лет гнули спину у станка и не умели писать. Хотя студенты требовали, например, восстановления корпораций, а многие рабочие и значения слова-то этого не понимали. Но поддержали.
Студенты бастовали. Студенты митинговали.
Рабочие рвались на улицу, завоевывали ее, увлекали за собой.
Самый неугомонный, самый революционный российский пролетариат боролся за гегемонию в общенародной борьбе с царизмом. И стремился всякое проявление недовольства поддержать и возглавить.
Уже прокатилась волна демонстраций в Харькове и Москве.
Это было начало тех грандиозных битв, которые, как снежный обвал, нарастали, чтобы потом разразиться громовым ударом.
Рабочий люд все более и более подходил к мысли, что одни забастовки, стачки и демонстрации не принесут ему ни облегчения, ни тем более победы. Можно было забастовать и потребовать повышения расценок, отмены штрафов, можно даже добиться этого у администрации. Можно было заставить правительство вмешаться во взаимоотношения между рабочими и хозяевами, издать кое-какие законы, ограничивающие произвол фабрикантов. Но проходило немного времени, и все эти «победы» сводились на нет.
Опыт, горький опыт постепенно убеждал рабочий класс, что без изменения политического устройства страны никакая экономическая борьба ни к чему не приведет.
Исковым трудом своим, мозолями, потом, всею жизнью своих отцов пролетариат выстрадал лозунг «Долой самодержавие!». И в него вложено все: и мечта голодного о куске хлеба, и забота отца о несчастных, голых, неграмотных детях, и видение нового мира, в котором хозяином будет труженик.
«Долой самодержавие!» От этого лозунга шарахается в сторону трусливый либерал. Его не хотят признать и те, кто проповедует экономизм. Он вызывает истерический окрик полицейского офицера: «Огонь!»
Самые зажигательные слова бессильны против пуль и шашек. За мечту нужно бороться сообща и с оружием в руках.
Это тоже было веление века. XX примерял красные одежки и считал, что этот цвет ему очень к лицу.
«ТИХИЙ» ПСКОВ
Князь Василий Оболенский любил эти утренние часы, когда еще не подан завтрак, но уже получены свежие газеты и можно не торопясь просмотреть самое интересное. Серьезные статьи он прочтет попозже, когда в земской управе соберутся статистики.
Ох уж эта псковская земская статистика! И смех и грех! Ни одного человека «без прошлого». Кстати, и он тоже на подозрении, хотя в департаменте полиции о нем наилучшие отзывы. Однажды подглядел: «Ни в чем предосудительном замечен не был, кроме близких сношений с местными поднадзорными». А как не быть в «близких сношениях», если все сослуживцы поднадзорные?
Глядишь, к началу нового, XX века древний, тихий, богомольный Псков станет революционной столицей матушки-Руси. Нет, это вполне серьезно! Не город, а прямо-таки «поднадзорная свалка». Если, положим, попался в Петербурге на полицейскую мушку, то по первому разу обязательно вышлют в Псков. Но охранки тут нет, местная полиция пока еще не пуганная. Оно и понятно — Псков не Питер и не Москва, ни стачек тебе, ни забастовок — бастовать-то некому. Вся промышленность в Пскове — пара свечных заводов, а если уж по совести, не заводы — сплошная кустарщина. Значит, пролетариата нет, кому же бастовать? Обывателю? Чиновникам? А может, монахам — их тут видимо-невидимо.
Князь, конечно, не марксист и в «пролетарскую панацею» не очень-то верит. Но наслышан и «сочувствует». Да и как тут убережешься от разговоров, когда кругом тебя или народники, или соцдеки, или бундовцы, да мало ли еще кто! Где ни сойдутся, там и баталии. И вот что удивительно — все, ну положительно все, хором клянутся в приверженности социализму. И только когда прислушаешься, начинаешь различать соло — одни, оказывается, за социализм крестьянский, другие — за пролетарский. В общем, не скучно в городе Пскове в конце этого невеселого XIX столетия…
Сегодня газеты его раздражают. Какой-то шутник фельетонист пустил утку, что якобы российское общество проспало наступление нового, XX столетия. И надо же, на следующий день газеты заспорили, зашумели и даже всерьез заговорили о том, что год 1900-й — это первый год века XX, а не последний XIX. Ерундистика! До ста считать не умеют! Вскоре вмешались профессора, и все стало на свои места. А газеты не унимаются — сразу прошлое забыто, ныне в моде прогнозы на будущее. «Век без кризисов!» «Век без социальных потрясений!»
А вот Стопани, тоже статистик и, конечно же, поднадзорный соцдек, математически высчитал, что революция в России обязательно разразится лет этак через десять, а может, и раньше. Но не позднее. И кризис уже наступил, Кому-кому, а статистикам это виднее других.
Князь неторопливо одевается.
Улицы Пскова вообще многолюдством не отличаются. Обыватель еще чаевничает, еще в полусне, а чиновники уже прошли. Когда Оболенский вышел из дому, наступила пора кухарок и хлопотливых хозяек, степенно шествующих в лавки и на базар.
Городовой у земства замерз и смешно подпрыгивает. Завидев Оболенского, сделал попытку стать смирно, но где ему, отъелся, ожирел фараон от безделья.
Псков городок-то — тысяч тридцать жителей, не больше. Правда, в последнее время прибывают, даже студенты появились. Но это высланные из столицы. И здесь студиозусы верны себе — безобразничают понемногу, затевают какие-то спектакли, лотереи, диспуты. С городовыми дерутся «в честь Льва Толстого», попивают горькую и превратили жизнь местных доморощенных филеров в сплошной кошмар.
Говорят, на днях ожидается новая партия этих длинногривых в связи с беспорядками в университете. Наверное, из столицы прибудут и «пауки». Местные шпики уже не справляются. Псковские «подметки», вроде этого городаша, сначала суетились, бегали, а теперь на все рукой махнули, ну разве за всеми уследишь. Они как рассуждают: де, мол, поменялись времена, лет этак пятнадцать-двадцать назад бомбистов разных выглядывали, подкопы всякие вынюхивали. А ныне крамола, она по домам гнездится, но в дома-то филеров и не пускают, А они и не напрашиваются, завели себе такой порядок — отбыли «присутственное» время, и баста, никаких сверхурочных, по домам щи хлебать!
Неделю назад из сибирской ссылки прибыл в Псков некто Владимир Ульянов. Фамилия громкая, брат того известного, что для Александра III бомбу готовил. Поговаривают, что и этот успел прославиться в среде социал-демократов. Стопани, так тот в нем уже души не чает, только познакомились, а он пророчит Ульянову великое будущее.
И только Ульянов обосновался на жительство в Пскове, как из Питера два шпика прикатили. Специально к нему полковник Пирамидов приставил. Филеры — столичные штучки, прохвосты и наглецы отменнейшие, говорят, на улицах с этим Ульяновым раскланиваются, и если к вечеру повстречают, то этак, с улыбочкой, покойной ночи желают. А Ульянов провел-таки мерзавцев, и где уж он там несколько дней отсутствовал, господское дело, но филеришки и ухом не повели, не почуяли, даром что нюх у них должен быть собачий. А вот не унюхали. И лучший местный шпик Горбатенко тоже прозевал. Потеха! Наверное, уже получил хороший нагоняй от начальства и теперь зашевелится, побегает.