Леди Имоджин, стоявшая поодаль, вскрикнула. По реке плыл паром, а там, среди солдат в запыленных гимнастерках стоял тот, кого она ждала и не дождалась.
— Ты говорила о хюбрисе, госпожа, — продолжала Малевин. — Вот твой хюбрис — твои создание ничем не хуже тебя. Ты лишь огонь, а уравнения…
— Хватит, — сказала Госпожа. — Хватит…
— Что случилось с тем миром, где научились путешествовать во времени, с тем народом, что превзошел тебя, Госпожа?
— Их больше нет… — прошептала она, прижав руку к груди. — Это было слишком опасно, я не могла позволить им быть.
— Вот твой хюбрис, — повторила Малевин. — Мы твои дети, мы часть тебя, мы превзойдем тебя.
— Ты мертва, — сказала Госпожа Света. — Теперь ты в моей власти. Ты меня точно не превзойдешь…
Малевин фыркнула.
— Ой, и ладно! Больше знание прошлого не висит надо мной, а значит я свободна… Можно и умирать. Раэла только жалко. Вернулся к нему кинжал?
Леди Имоджин обнимала своего жениха. Он смеялся, гладил ее по лицу.
— Если бы те не засунула его душу в кинжал, он бы был здесь, — почти огрызнулась создательница всех миров.
— О, — сказала Малевин. — Вот на что был расчет.
Ее вдруг осенило.
— Он ведь носит мой кинжал с собой? Да? Только сменил рукоять. Моя, женская, украшенная драгоценными камнями ему не подходила.
Кто-то вдруг обнял ее, горячо зашептал на ухо:
— Скажите ему, пусть будет счастлив! Пусть обязательно будет счастлив, прошу!
— Женевьев, это вы? — сообразила Малевин.
— Вас считали моей подругой и учиницей, и я буду счастлива назвать себя вашей подругой…
Этот серый мир вдруг стал удаляться! Уменьшаться, превращаться в далекую белую точку, потом она вспыхнула ослепительным светом. И чей-то голос, громкий и странно звучащий сказал:
— Ах посмотрите, леди, какая у вашей новорожденной малышки тень — будто у взрослого человека. Ее ждет великое будущее.
Да уж, мрачно подумала Малевин. Куда величественнее…
К ее счастью все детство заново переживать не пришлось. Не считая пары моментов, о которых она прежде не помнила. В возрасте четырех лет мама взяла ее в Верный Клинок, навестить захворавшую леди Имоджин.
Она встретила там Вейла в образе старика-астрофизика, собиравшегося в очередной раз начать новую жизнь. Это мелкое вертлявое тело плохо ей подчинялась, да к тому же жизнь, к счастью, пролетела перед ней в быстрой перемотке без всякого ее влияния. Она забралась на колени к Вейлу и сообщила:
— Привет. Меня зовут Малевин.
И Вейл улыбнулся, ответил:
— Привет.
Малевин, кое-как обрела власть над телом обняла своего бывшего супруга, и сказала:
— Я рада тебя видеть…
Это было глупо. И может быть даже опасно. Так раскрывать карты…
— И я рад, — серьезно сказал Вейл. — Я знаю о том, кто ты, Малевин.
И снова ускоренная перемотка…
О, а вот этот ей вспоминать точно не хотелось. Ей шестнадцать, и она совершенно точно пьяна, безобразно просто пьяна… В каком-то клубе, в который Малевин попала по поддельному удостоверению личности, играет кислотный цвет. Кружится голова, шумит в ушах…
Чьи-то руки, липкие, наглые, прикасаются к голому телу под майкой. Кто-то целует ее в шею. Ноги подкашиваются, Малевин закрывает глаза… Прислоняется к плечу этого обнимателя, просто чтобы не упасть.
Вдруг грохот, шум, чьи-то крики, стрельба. И плечо, к которому она прислонила голову уже не такое широкое… Она открывает глаза, видит мутно, нечетко. Видит знакомый профиль, видит седые волосы, выбившиеся из хвоста. Слышит холодный голос:
— Пропустите нас, и никто не пострадает.
— Раэл… — шепчет Малевин.
Они на улице, близится рассвет. Раэл поворачивает к ней голову.
— Ты этого не запомнишь.
Прислоняет ее к стене. Она по ней сползает, сидит на асфальте, грязная встрепанная, на короткой юбке пятно от пролитого коктейля. У левой туфли сломался каблук. Раэл стоит один против десяти. Не нападает. Десять слишком много о себе возомнивших мажоров против матерого шестисотлетнего убийцы, смешно. Малевин хихикает. А потом начинает икать.
Раэл вооружен одним своим засапожным ножом, который Малевин теперь узнает.
— Раэл…
— Не отвлекай, — говорит он. — А то я могу кого-нибудь случайно покалечить.
— Это важно!
— Нет. Пусть все идет своим чередом.
— Ну и пожалуйста! — всерьез обижается Малевин.