Капеллан улыбнулся.
— А я вас, миледи. Вы собираетесь в город?
— Я только что вернулась с рынка. — она посмотрела на меня, словно только что заметила. — Кто это?
У нее было тонкое лицо с бледными щеками и большими глазами, и я предположил, что ей немногим больше двадцати лет, а может быть, и меньше. По правде говоря, я не умел судить о женском возрасте: впервые увидев Освинн, я решил, что она старше, ее свободолюбие и бесстрашие не соответствовали ее летам. Только много позже я узнал, что ей шестнадцать лет, хотя это знание не помогло мне, потому что я уже был в курсе, что она достаточно опытна.
— Меня зовут Танкред Динан, миледи, — сказал я. — До недавнего времени я был рыцарем графа Роберта де Коммина.
— В настоящее время он под моей опекой, — объяснил Гилфорд. — В сражении при Дунхольме он был ранен в ногу. Ваш отец оказал ему гостеприимство, пока он не поправится.
— Понимаю, — хотя я не был в этом уверен, так мало интереса она проявила к тому, что говорил священник.
Вместо этого она спокойно рассматривала меня, скользя взглядом вверх и вниз, словно оценивая лошадь, пока наконец ее глаза, желтовато-карие, не встретились с моими, и тогда мне показалось, что я вижу на ее лице мерцание легкой улыбки.
Надо сказать, она была привлекательна. Не броской внешностью, возможно, и на ней было меньше мяса, чем считается желательным для женщины, но, безусловно, привлекательна: стройная, с узкой талией и полными бедрами.
Ее взгляд задержался на мне на мгновение дольше, прежде чем она повернулась к капеллану.
— Мой отец здесь? — спросила она.
Наконец, до меня дошло: это была дочь Мале. Мне следовало понять это раньше, во-первых, по ее одежде, а так же по изысканной вежливости, с которой священник обращался к ней.
— Боюсь, что нет, — сказал Гилфорд. — Он поехал к архиепископу. Насколько я знаю, он собирался вернуться к полудню.
— Очень хорошо, — сказала она, отступая на пару шагов. — Я найду его, когда он вернется.
Она еще раз взглянула на каждого из нас, а потом поспешила прочь, приподняв юбки так, чтобы не тащить их по грязному камышу, но и не выставлять щиколотки на всеобщее обозрение.
— Так это дочь виконта? — спросил я, следя, как она уходит.
— Беатрис Мале, — произнес капеллан назидательно. — И с твоей стороны разумнее было бы не расспрашивать больше о ней. — он нахмурился, и я увидел в его взгляде предупреждение.
Я почувствовал, как тепло поднимается к щекам и запротестовал:
— Отец…
— Я видел, как ты смотришь на нее, — сказал он, и продолжал, понизив голос. — Не ты один ею интересуешься.
Я с обидой смотрел на него, возмущенный, что он мог предположить такую вещь. Согласен, на Беатрис было приятно посмотреть, но так можно было сказать о многих женщинах. И в любом случае, по сравнению с Освинн, она была совсем простой. Освинн, с вольно распущенными волосами, черными, как ночь. Освинн, которая ездила со мной везде, не боясь ничего и никого. В последние дни я все чаще ловил себя на мыслях о ней, хотя наше с ней время пролетело так быстро. Едва шесть месяцев прошло с тех пор, как мы встретились под летним солнцем, а теперь в тишине и холоде зимы она лежала мертвой.
— Пойдем, — позвал священник со вздохом, направляясь к двери в конце зала. — Я еще многое должен показать тебе.
Он вывел меня во двор, где ярко светило высокое солнце, но на севере уже клубились тучи, и я понял, что собирается дождь. На меня повеяло холодным воздухом, я глубоко вдохнул его и пил, словно пиво, пока не почувствовал, как он ударил мне в голову. Я не был на улице так долго, что почти забыл, что такое солнце и ветер. Сейчас все казалось мне новым, но узнаваемым: запах дыма, принесенный ветерком, песни дроздов на соломенной крыше. Все то, что я прежде не замечал, теперь казалось очень важным.
Перед входом в зал трепетал флаг, разделенный на контрастные полосы черного и желтого цвета. Желтые полосы были затканы золотыми нитями, вплетенными так, чтобы отражать свет. Цвета Мале, предположил я.
Зал и двор были окружены высоким частоколом, а за ним лежал город Эофервик: бесконечные ряды соломенных крыш, над которыми возвышалась только башня кафедрального собора и строящийся донжон[11] нового замка. К югу под лучами утреннего солнца поблескивала река. Несколько судов с поднятыми парусами покачивались на воде. Большинство из них больше походили на рыбачьи лодки, но один корабль был особенным. Он был больше остальных, узкий с высокими бортами, и задранным носом. Это был быстроходный корабль, созданный для войны. Я не мог определить, кому он принадлежал, его мачта была опущена и парус свернут. Равномерные удары гонга разносились над водой, отбивая ритм для гребцов.
— Идем со мной, — сказал Гилфорд. — Тебе надо увидеть часовню.
Я посмотрел, как он пробирается через двор к каменному зданию. По правде говоря, сейчас часовня меня не интересовала, потому что я заметил небольшой волнение у ворот. Несколько мужчин поднимали тяжелый засов, другие бежали, чтобы распахнуть створки.
Раздался зов военного рога, ворота распахнулись, и отряд всадников в шлемах и с копьями медленно въехал во двор. Их господин или командир ехал впереди, держа копье с вымпелом: сине-зеленое поле, разделенное на четыре сектора, я не узнал цветов.
— Чьи это люди? — спросил я Гилфорда, который вернулся и теперь стоял рядом со мной, беспокойно хмуря брови.
— Отряд кастеляна, — сказал он. — Почему они вернулись так рано? Сегодня утром он повел их на разведку к северу от города.
Он быстро пошел вперед, я следовал за ним так скоро, как мог, морщась при каждом шаге.
Рыцари уже заполнили весь двор, но новые всадники продолжали въезжать в ворота. Вокруг них начала собираться толпа слуг, кухарок и конюхов.
— Где Мале? — крикнул человек с вымпелом. Он резко дернул ремень под подбородком и позволил шлему упасть на землю. — Найдите мне виконта сейчас же.
— Что случилось? — спросил капеллан. — Лорд Ричард с вами?
Рыцарь повернулся, чтобы посмотреть вниз на Гилфорда. Внезапно его лицо исказил гнев.
— Чертов англичанин!
Он приставил острие копья к горлу священника чуть выше зеленого камня, висевшего у него на шее. Гилфорд медленно отступил, его лицо побледнело. Рыцарь последовал за ним, по-прежнему держа свое оружие на уровне шеи.
— Скажи, почему я должен оставить тебе жизнь, — сказал он, задыхаясь от слез, бежавших у него по щекам. — Скажи мне!
— Потому что он священник, — крикнул я, выхватив свой нож и шагнув к Гилфорду. — Если ты убьешь его, твоя душа будет проклята навеки.
— Он один из них! — рыцарь говорил сквозь зубы, копье дрожало в его руке, я ждал удара, но слезы победили его гнев. Его пальцы ослабели и копье упало в лужу. Сине-зеленое сукно лежало на земле, скомканное и мокрое.
От ворот раздался крик, затем закричала одна из девушек. Я посмотрел туда и увидел в воротах двух последних рыцарей. Они несли тело. Я не сразу понял, кто это был.
Капеллан рядом со мной перекрестился. Он был белее снега, наверное, еще не оправился от испуга. Он закрыл глаза и вполголоса произнес молитву на латыни.
Сначала в Дунхольме был убит Роберт. Теперь кастелян Эофервика, лорд Ричард, лежал перед нами мертвый.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Известие о смерти кастеляна погрузило дом Мале в сумрак уныния. Я замечал его в тревожных взглядах слуг, я слышал его в их приглушенных голосах, когда они говорили о чем-то в коридорах. Я физически ощущал холодок в воздухе, когда шел из зала в свою каморку, словно дом наполнили зимние сквозняки, хотя, возможно, это была всего лишь игра воображения. Даже Гилфорд, заходя ко мне, казался более сдержанным, чем раньше.
В течение нескольких первых часов после возвращения людей кастеляна в доме царила суматоха. В собор был отправлен гонец с вестями для Мале, и тот в спешке вернулся обратно. В тот же день он вызвал к себе в зал всех владетельных норманнов, находящихся в Эофервике, и держал с ними тайный совет в течение нескольких часов. Обо всем этом мне позже рассказал капеллан: Мале принял на себя обязанности кастеляна и взял под свое командование всех оставшихся людей лорда Ричарда.