Кроме того, сэр Роберт был одним из ближайших паладинов короля Гийома, отслужив ему больше десяти лет после битва при Варавиле. Я считал странным, если не сказать больше, что нашлись люди, столь яростно возмущавшиеся человеком, служившим Гийому верой и правдой так долго. С другой стороны, их было немало, и я понимал, что все они озабочены лишь собственным продвижением, а не благом королевства.
— Сегодняшняя ночь похожа на ту, когда мы взяли Майен пять лет назад, — вдруг сказал Жерар. — Помнишь?
Я сражался в столь многих битвах, что большинство их них было размыто в моей памяти, но я помнил ту войну. Она затянулась до поздней осени, а, может быть, даже и до зимы. Я был уверен, потому что помнил мешки с зерном нового урожая, которые мы захватывали во время рейдов, и я помнил, как темнели и падали листья с деревьев вдоль дороги. Но, как ни странно, картины битвы за сам город не приходили на ум.
— Я помню, — ответил Эдо. — Это было в ноябре, мы тогда взяли последний город в той войне. Мятежники отступили и укрепились за стенами.
— Точно, — согласился Жерар. — Они рассчитывали на долгую осаду, но герцог Гийом знал, что они хорошо обеспечены. — он откусил кусок от своей краюшки, потом вытер рот грязным рукавом. — А нас было четыре тысячи голодных ртов посреди разоренной долины, где даже мыши не поймать.
— Так что у нас не было выбора, кроме как атаковать, — сказал Эдо. Улыбка вспыхнула на его худом лице. — Да, я помню. Мы напали в тот же вечер и взяли город еще до того, как их господин изволил приготовиться к бою. — он засмеялся и посмотрел на нас.
Я покачал головой; пять лет — это долгий срок. В то время мне было двадцать зим, и как у всех юнцов, голова моя была занята мыслями о славе и военной добыче. Я рвался убивать; я даже не пытался притормозить и разобраться, за что и почему воюю, просто выполнял приказ.
Фулчер рядом со мной зевнул и зябко поежился.
— Чего бы я ни дал, чтобы оказаться сейчас под боком у моей подружки.
— Я думал, ты отправил ее обратно в Лондон, — сказал я.
— Вот именно, — ответил он. Он сделал глоток из своего бурдюка. — Я сказал ей, давай оставим в покое нортумбрийцев в их никчемном захолустье. На этой земле нет ничего, кроме холмов, деревьев и овец. — я не расслышал в его смехе веселья. — И дождя.
— Это земля короля Гийома, — напомнил я ему. — И сэра Роберта, раз он стал графом.
— Это значит, нам никогда не выбраться из этой дыры.
— Да скоро ты увидишь свою женщину, — сказал я, устав от его нытья.
— Тебе легко говорить, когда твоя Освинн ждет тебя в Дунхольме, — продолжил Иво.
— Ну, конечно, если кто-то другой о ней не позаботился уже, — добавил Эдо, ухмыляясь.
Если бы я не был таким сонным, я бы придумал, что ответить, но вместо этого я просто посмотрел на него. Я не был настолько молод или глуп, чтобы возомнить, что я люблю Освинн, или она любит меня; она была из Англии и едва ли могла сказать пару слов по-французски или по-бретонски, я же почти не говорил по-английски. Но все равно она была моей женщиной, и я молил Бога о ее безопасности. Возможно, Эдо шутил, но в такую ночь, как эта, когда вино и медовуха текли рекой, я знаю, как высоко может встать мужской член, и как трудно победителю в захваченном городе справиться со своей похотью. Для них сегодня найдется немного женщин: только те, что пришли на север с армией. Солдатские жены и подруги. Женщины вроде Освинн.
Была своего рода дикая красота в ее волосах, которые она носила распущенными, а глаза казались такими темными и манящими, что притягивали к себе взгляды мужчин, где бы она ни появилась. Не раз мне приходилось силой клинка доказывать ее добродетель. Я опасался оставлять ее одну и поэтому заплатил Эрнесту и Можэ, и еще паре парней из моего отряда, чтобы они воздержались от грабежа и охраняли дом, который я занял для нас. Оба были опытными вояками, сражались под моей командой еще при Гастингсе, и я был уверен, что найдется мало желающих бросить им вызов. И все же я с нетерпением ждал утра, когда я смогу вернуться к ней.
Я проглотил последний кусок хлеба, зашнуровал мою седельную сумку и перекинул через плечо ремень щита.
— По коням, — скомандовал я, взобрался на спину Ролло и выдернул копье из земли. — Едем дальше.
Мы продвигались по-прежнему на запад. Здесь недавно были сильные ветра, и нам несколько раз пришлось объезжать поваленные деревья. Несколько раз тропа исчезала в камнях, и нам приходилось поворачивать, чтобы найти ее снова. Мы не знали этих краев и сильно рисковали заплутать в лесу.
Но враг должен был слышать нас. Они поймут, что надо держаться подальше от дорог; скорее всего, они уходят малыми группами. Англичане могли находиться меньше, чем в ста шагах от нас, когда мы проезжали мимо.
Я чувствовал, как в груди разгорается гнев. В этом лесу мы были нужны не больше, чем собаке второй хвост, сэр Роберт послал нас только для того, чтобы показать прочим лордам, что он не теряет бдительности. И все же, если мы вернемся до рассвета и ничего не узнаем, мы бросим вызов его власти и подвергнем сомнению свою верность сюзерену.
Я стиснул зубы и ехал молча. Я был с Робертом с четырнадцати лет (в те времена он был немногим старше меня нынешнего) и прекрасно был знаком со щедростью лорда, который хорошо лечил верных людей от ран и хорошо награждал их серебром, оружием и даже лошадьми. Это от него я получил Ролло, на котором сейчас ехал: сильный, выносливый и надежный конь, который прошел со мной несколько кампаний и множество сражений. А главное — сэр Роберт давал своим самым преданным вассалам землю, и я, как один из тех, кто вел его отряды в бой и не раз спасал его жизнь, скоро должен был получить достойную награду. Я был терпелив, как и должно, и благодарен за все, что получал от него, и за все эти годы у меня редко находилась причина для возмущения. Но сегодня я морозил задницу в мокром лесу, вместо того, чтобы пить мед с остальными лордами у очага в общем зале.
От этих мыслей меня отвлек звон церковного колокола.
— Что это? — Спросил Эдо.
В ударах колокола не было никакого ритма, только беспорядочное столкновение разных звуков. Звуки летели через реку со стороны города, и я нахмурился; первой мыслью было, что какие-то счастливчики так нажрались, что полезли на колокольню. А потом звон прекратился так же внезапно, как и начался.
Я натянул поводья, и Ролло остановился. Он фыркал, его дыхание превращалось в пар в холодном воздухе. Ночь была тихая, и все, что я мог слышать, это мягкий стук дождевых капель по земле и скрип веток на ветру. И тогда звон начался снова: долгие равномерные удары, долетающие, казалось, до самых дальних холмов.
Желудок болезненно сжался. Я уже слышал раньше такой колокол.
— Надо возвращаться в город, — сказал я. Я потянул повод и, не уверенный, что меня услышали остальные, крикнул: — Возвращаемся!
Я вонзил пятки в бока Ролло. Он поднялся на дыбы, я наклонился вперед, и как только он поставил передние копыта на землю, мы взлетели вверх по склону, откуда недавно спустились. Копыта стучали, земля гудела. Я гнал его все быстрее, не оглядываясь на скачущих за мной. Вверху дождь хлестал сильнее, он просачивался сквозь кольчугу, туника и штаны прилипли к телу. По сторонам мелькали деревья, а я все смотрел на восток, за реку, пытаясь разглядеть Дунхольм, но за переплетением древесных стволов и ветвей не видел ничего.