А что можно было сказать хорошего о Тире? Только разве то, что она обещала вырасти красивой девушкой. Но про нее уже рассказывали всякого рода скверные истории, и она бегала по городу, выполняя всевозможные поручения.
Мам Хансен и слышать не хотела об этих историях; она просто отмахивалась от них. Столь же мало она прислушивалась к советам соседей и подружек, уговаривавших ее предоставить детям самим заботиться о себе, потому что они все равно были слишком испорчены, и лучше взять вместо них несколько квартирантов, которые платили бы ей деньги.
— Нет, нет! — отвечала мам Хансен. — Пока они живут у меня, у них все-таки есть дом. А не то их сцапает полиция, и они совсем пропадут.
Дети не должны пропасть! Эта мысль была последней точкой в ее мозгу, вокруг которой собиралось все, что могло сохраниться от материнских чувств после такой жизни, какую прожила мам Хансен.
Поэтому она продолжала тяжело трудиться, бранилась и била детей, когда они слишком поздно возвращались домой, стелила им постель и давала немного поесть, — словом, удерживала их при себе как умела.
За свою жизнь мам Хансен переменила немало занятий, и каждый раз она опускалась на ступеньку ниже: из горничной она превратилась в служанку в трактире, потом работала прачкой и, наконец, стала тем, чем была теперь.
Рано утром, еще до рассвета, она шла в город через мост Книппельсбро, неся по тяжелой корзине в каждой руке. Из корзин выглядывали кочаны капусты и морковная ботва, поэтому можно было подумать, что она покупала овощи у крестьян в Аматере, чтобы продать их в Обенро или неподалеку оттуда.
Однако мам Хансен торговала не овощами. Она вела, наполовину тайком, мелкую торговлю углем, продавая его маленькими порциями таким же беднякам, как она сама.
В Обенро не обращали внимания на это очевидное несоответствие; даже полицейский Фроде Хансен, казалось, не находил ничего удивительного в деятельности мам Хансен. Наоборот, если он встречал ее утром, когда она волокла тяжелые корзины, он нередко приветливо спрашивал:
— Ну как, любезная мам Хансен, почем сегодня репа?
А если он здоровался с ней не столь приветливо, она днем угощала его кружкой пива.
Это был постоянный расход мам Хансен, и, кроме того, у нее был еще один. Каждый вечер она покупала большой кусок сдобной булки, посыпанной сахаром. Она сама его не ела, не давала и детям. Никто не знал, что она делает с булкой, да никого это особенно и не интересовало.
Если кружки пива не предвиделось, полицейский Фроде Хансен с достоинством нес свой коэффициент, прогуливаясь взад и вперед по улицам Обенро.
Если он при этом встречал Верного или кого-либо другого из своих друзей среди собак, он всегда надолго останавливался, чтобы почесать животное за ухом. А когда Фроде Хансен видел, как развязно вели себя на улице собаки, для него было истинным удовольствием строго наброситься на какого-нибудь прохожего и записать его полное имя и адрес за то, что бедняга позволил себе бросить в сточную канаву конверт.
Поздней осенью у господина коммерсанта был званый обед. Вся семья в это время уже давно вернулась с дачи.
Разговор тянулся вяло и часто обрывался, но вдруг он стал живее и, наконец, полился бурным потоком. Это произошло по следующей причине: на том конце стола, где сидела хозяйка, стал обсуждаться вопрос, можно ли назвать светской дамой, настоящей светской дамой даму, о которой известно, что как-то раз на пароходе она положила на скамью ножки, ножки в туфельках и расшитых чулках.
И как ни странно, все поспешили высказать свои готовые и непоколебимые убеждения, словно каждый из собравшихся провел половину жизни, размышляя над этим вопросом. Непоколебимые убеждения сталкивались, отбрасывались, вновь встречали поддержку и снова ниспровергались с возрастающим пылом.
Сидевшие на противоположном конце стола, рядом с хозяином, не принимали участия в оживленной беседе. Мужчины здесь были большей частью пожилые, а дамы, хотя им и не терпелось высказать свое непоколебимое убеждение и тем самым окончательно решить столь важный вопрос, вынуждены были отказаться от этого, потому что от них было слишком далеко до центра спора — до нескольких молодых кандидатов около хозяйки.
— Что-то я сегодня не вижу вашего рыжего зверя, — сказал кандидат Вигго Хансен своим обычным брюзжащим тоном.
— Да. К сожалению, Верного сегодня здесь нет. Бедняга! Он должен оказать мне одну неприятную услугу.
Господин коммерсант всегда говорил о Верном, как об уважаемом компаньоне.