— Будьте любезны сказать, что вы тут делаете? — спросил он таким резким голосом, что все повернулись к нему. — Не затруднит кого-нибудь выяснить у этих господ, зачем они привезли сюда цемент? Сэнди, пожалуйста, мне нужен переводчик.
Забыв о Глории, Вудроу, генеральский сын, быстро подошел к Джастину. Тут же рядом оказалась Шейла, подчиненная Донохью. Обменялась несколькими фразами с оборванцами. Повернулась к Джастину.
— Они говорят, что делают это для всех богатых, Джастин.
— Делают что? Я тебя не понимаю. Пожалуйста, объясни.
— Цемент. Препятствует грабителям, которые разрывают могилы. Богатых хоронят с обручальными кольцами и в красивой одежде. Вазунгу — лакомый кусок. Они говорят, что залитые цементом гробы не вскрывают.
— Кто научил их это делать?
— Никто. Их услуги стоят пять тысяч шиллингов.
— Пожалуйста, пусть они уйдут. Попроси их об этом, Шейла, только вежливо. Мне не нужны их услуги, и я не собираюсь платить им деньги. Пусть забирают свою тачку и уходят, — а потом, возможно, не доверяя Шейле, не будучи уверенным, что она донесет до них точный смысл его слов, подошел к самой могиле, встал между ее краем и тачкой и, как Моисей, простер руку, указывая куда-то за головы собравшихся проводить Тессу в последний путь. — Пожалуйста, уходите, — приказал он. — Немедленно. Благодарю вас.
Люди расступились, освобождая тропу, указанную простертой рукой Джастина. Оборванцы покатили по ней тачку. Джастин наблюдал, пока они не скрылись из виду. В жарком мареве могло показаться, что уходят они прямо в бездонное небо. Джастин развернулся, обвел взглядом репортеров.
— Буду вам очень признателен, если вы уйдете. Вы были очень добры. Благодарю вас. Прощайте.
Без возражений, к удивлению остальных, репортеры убрали фотоаппараты и блокноты и ретировались, бормоча: «До встречи, Джастин». Он же вновь встал в изголовье могилы. И тут же к могиле протиснулись африканские женщины, образовав полукруг в ногах. Все, как одна, в платьях в синий цветочек с гофрированной юбкой и наброшенном на волосы шарфе из того же материала. По отдельности они казались бы инородным телом, вместе — неотъемлемой частью общества. Они запели, поначалу очень тихо. Никто не руководил ими, не обеспечивал музыкального сопровождения, многие плакали, но они не позволяли слезам отражаться на голосах. Пели они в лад, на английском и суахили, голоса набирали силу: «Kwa heri, Tessa… Тесса, наша подруга, прощай… Ты пришла к нам, мама Тесса, маленькая мама, ты отдала нам свое сердце… Kwa heri, Tessa, прощай».
— Откуда они, черт побери, взялись? — спросил он Глорию, едва разжимая губы.
— Оттуда, — пробормотала Глория, мотнув головой в сторону Киберы.
Пение продолжалось, пока гроб опускали в могилу. Джастин не отрывал от него глаз. Его передернуло, когда гроб стукнулся о дно, еще передернуло, когда на гроб упала первая лопата земли, а вторая угодила прямо на фризии, запачкав нежные лепестки. Раздался резкий вскрик, словно скрипнули ржавые петли открывшейся двери, Вудроу успел повернуть голову, чтобы увидеть, как Гита Пирсон медленно опускается на колени, ложится на землю, закрыв лицо руками, а потом вновь поднимается, опираясь на руку Вероники Коулридж, и застывает, как все остальные скорбящие.
Позвал Джастин Киоко? Или Киоко проявил инициативу? Легкий, как тень, он проскользнул к Джастину и, не стыдясь проявления эмоций, взял его за руку. Сквозь пелену слез Глория видела, как переплелись их пальцы, белые и черные. Соединившись, лишившийся жены муж и потерявший сестру брат наблюдали, как гроб Тессы исчезает под слоем земли.
В тот же вечер Джастин покинул Найроби. Вудроу, навечно обидев Глорию, не сказал ей ни слова. Распорядившись накрыть обеденный стол на троих, Глория собственноручно открыла бутылку бордо и поставила в духовку утку, чтобы поднять всем настроение. Услышала шаги в холле, довольно улыбнулась, предположив, что Джастин решил пропустить стаканчик перед обедом, на пару с ней, пока Сэнди наверху читал мальчикам детскую книгу. И внезапно он возник перед ней, в компании саквояжа «гладстон» и большого серого чемодана, который ему принес Мустафа, с плащом, переброшенным через руку, и дорожной сумкой на плече, с тем чтобы передать ей ключ от винного погреба.
— Но, Джастин, ты же не уезжаешь?
— Ты была ко мне бесконечно добра, Глория. Просто не знаю, как мне тебя за все отблагодарить.
— Извини, дорогая, — радостно воскликнул Вудроу, слетая с лестницы. — К сожалению, пришлось подпустить секретности. Хотелось обойтись без сплетен слуг. Иначе ничего не выходило.
В этот самый момент звякнул дверной звонок, вошел Ливингстон, прибывший на красном «Пежо», который занял у друга, чтобы не ехать в аэропорт на автомобиле с такими приметными дипломатическими номерами. И с переднего пассажирского сиденья появился опухший от слез Мустафа.
— Но мы должны поехать с тобой, Джастин! Мы должны тебя проводить! Я настаиваю! Я должна подарить тебе одну из моих акварелей! А кто будет встречать тебя по прилете? — Глория чуть не плакала. — Не можем же мы вот так выставить тебя из дома на ночь глядя… дорогой!…
Вроде бы «дорогой» относилось к Вудроу, но где-то, должно быть, включало и Джастина, потому что слово это она промямлила, а потом разразилась-таки слезами, последний раз за этот длинный и слезливый день. Всхлипывая, прижалась к груди Джастина, вцепилась пальцами в спину: «О не уезжай, о пожалуйста, о Джастин». Она пробормотала что-то еще, уже совершенно неразборчиво, потом оттолкнулась от Джастина, локтем отодвинула мужа с дороги, взлетела по лестнице, метнулась в спальню и с треском захлопнула дверь.
— Немного переволновалась, — с улыбкой объяснил Вудроу.
— Как все мы, — Джастин крепко пожал протянутую руку Вудроу. — Еще раз спасибо тебе за все, Сэнди.
— Будем держаться на связи.
— Обязательно.
— Ты действительно не хочешь, чтобы тебя встречали? Они рвутся в бой.
— Действительно, большое тебе спасибо. Адвокаты Тессы все организуют.
Минуту спустя Джастин уже спускался по ступеням к красному «Пежо». Мустафа нес «гладстон», Ливингстон — серый чемодан.
— Я оставил конверты для вас всех у мистера Вудроу, — по пути сказал Джастин Мустафе. — А вот это ты должен передать лично Гите Пирсон. И ты знаешь, что значит «лично».
— Мы знаем, что вы всегда будете хорошим человеком, господин, — пророчески ответил Мустафа, убирая конверт во внутренний карман пиджака. Но в голосе слышалось осуждение: отъезда из Африки Мустафа никак не одобрял.
В аэропорту, несмотря на недавнюю реконструкцию, царил хаос. Уставшие от путешествий, обожженные солнцем туристы выстроились в длинные очереди, следуя указаниям своих гидов, и лихорадочно пропихивали громадные рюкзаки через рентгеновские установки. Клерков ставил в тупик едва ли не каждый билет, и они с кем-то связывались по телефону. Противоречивые объявления по громкой связи сеяли панику, спокойствие сохраняли только носильщики и полицейские. Но Вудроу все устроил. Едва Джастин вылез из автомобиля, как представитель «Бритиш эруэйз» препроводил его в маленький кабинет, подальше от лишних глаз.
— Я бы хотел, чтобы мои друзья пошли со мной, пожалуйста, — попросил Джастин.
— Нет проблем.
В кабинетике, с Ливингстоном и Мустафой за спиной, он получил посадочный талон на имя Альфреда Брауна. Тут же на серый чемодан навесили соответствующую бирку.
— Это я возьму с собой, — указав на саквояж, объявил Джастин, не допускающим возражений голосом.
Представитель «Бритиш эруэйз», светловолосый новозеландец, приподнял «гладстон», прикидывая вес, хмыкнул.
— Столовое серебро, сэр?
— Моего хозяина, — ответил Джастин, показывая, что принимает шутку, но свое решение не изменит.
— Если вы можете нести его, сэр, мы тоже сможем, — блондин вернул ему саквояж. — Хорошего вам полета, мистер Браун. Если не возражаете, мы проведем вас через коридор для прибывающих пассажиров.
— Вы очень добры.
Повернувшись, чтобы попрощаться, Джастин крепко пожал обе огромные руки Ливингстона. Мустафа от волнения не нашел в себе сил прикоснуться к Джастину. Как всегда молчаливый, он выскользнул из кабинета. С «гладстоном» в руке, следом за провожатым, Джастин вошел в коридор для прибывающих пассажиров, чтобы наткнуться на гигантскую, двадцать футов в высоту и пять в ширину, грудастую женщину неопределенной национальности и расы, которая улыбалась ему со стены. Других рекламных плакатов в коридоре не было. Женщину обрядили в униформу медсестры, на каждом ее плече сверкали по три золотых пчелы. Еще три украшали нагрудный карман, и она предлагала поднос с фармакологическими деликатесами многонациональной семье счастливых детей и их родителей. Каждый из них мог найти на подносе что-то по душе: для отца — бутылки золотисто-коричневого лекарства, очень смахивающего на виски, для детей — покрытые шоколадом таблетки, а для мамаши — средства ухода за телом, с изображением обнаженной богини, тянущейся к солнцу. По верху и по низу плаката яркие буквы сообщали всем, у кого есть глаза, из чьих рук счастливая семейка могла получить все это великолепие: