Но Блюм точно замечает его. Поднимает голову, как только Вудроу входит в палату. Блюм поднимается с кровати Тессы, наклоняется, чтобы что-то шепнуть ей в ухо, потом идет к нему, протягивает руку, шепчет: «Добро пожаловать», — как мужчина — мужчине. Добро пожаловать куда? К Тессе, чтобы убедиться в хороших манерах ее любовника? Или в этот ад человеческого страдания? Но ответ Вудроу предельно вежлив: «Рад видеть тебя, Арнольд», — и Блюм скромно ретируется в коридор.
«Английские женщины кормят детей, соблюдая рамки приличий», — подумал Вудроу, хоть и не считал себя экспертом в этом вопросе. Глория определенно их соблюдала. Да, они расстегивали блузку, но при этом искусно скрывали то, что находилось под ней. Но Тесса в спертом африканском воздухе не скромничает. Она обнажена до талии, прикрытой все той же кангой, аналогичной наряду старухи, и пока она прижимает младенца к левой груди, правая висит у всех на виду и ждет. Выше талии Тесса очень худенькая, чуть ли не прозрачная. Груди ее, даже после родов, небольшие и идеальной формы, какими он себе их и представлял. Младенец черный. Исссиня-черный на фоне мраморной белизны ее тела. Одна крохотная черная ручка нашла грудь, которая его кормит, и Тесса смотрит, как миниатюрные пальчики медленно перебирают кожу. Потом она поднимает огромные серые глаза и встречается взглядом с Вудроу. Он пытается что-то сказать, но не находит слов. Наклоняется и, взявшись рукой за левую от нее спинку кровати, целует в бровь. При этом с удивлением замечает блокнот с той стороны кровати, где сидел Блюм. Блокнот лежит на столике, рядом со стаканом воды и двумя шариковыми ручками. Он открыт, и она что-то писала в нем, знакомым ему неровным почерком. Он садится на кровать, все еще в поиске приличествующих слов. Но молчание нарушает Тесса. Голос у нее слабый, натужный от боли, которую ей пришлось перетерпеть, но в этом голосе слышатся насмешливые нотки, какие всегда присутствовали в разговорах с ним.
— Его зовут Барака. Это означает угодный богу. Но ты это знаешь.
— Хорошее имя.
— Ребенок не мой. — Вудроу молчит. — Мать не может его кормить, — поясняет Тесса. Говорит медленно, словно в глубокой задумчивости: еще сказываются последствия анестезии.
— В таком случае ему повезло, что у него есть ты, — отвечает Вудроу. — Как твое самочувствие, Тесса? Ты и представить себе не можешь, как я за тебя тревожился. Ужасно жаль, что все так вышло. Кто приглядывает за тобой, кроме Джастина? Гита, кто еще?
— Арнольд.
— Я хотел сказать, помимо Арнольда.
— Ты как-то говорил мне, что я привлекаю к себе случайные стечения обстоятельств, — его вопрос она проигнорировала. — Выходя на линию огня, я вызываю его на себя.
— Я восхищался тобой за это.
— По-прежнему восхищаешься?
— Разумеется.
— Она умирает, — взгляд переместился к противоположной стене. — Его мать. Ванза, — она смотрела на женщину со свешивающейся рукой и молчаливого подростка, сидевшего рядом. — Давай, Сэнди. Разве ты не собираешься спросить об этом?
— О чем?
— О жизни. Которая, как говорят нам буддисты, и есть первая причина смерти. Перенаселении. Недоедании. Ужасной антисанитарии, — она обращалась к младенцу. — И жадности. В конкретном случае жадных людях. Это чудо, что они не убили и тебя. Но они не убили, не так ли? Поначалу они приходили к ней дважды в день. Они были в ужасе.
— Кто они?
— Обстоятельства. Жадные обстоятельства. В чистейших белых халатах. Они наблюдали за ней, щупали, что-то назначали, говорили с сестрами. Теперь перестали приходить. — Ребенок причиняет Тессе боль. Она перекладывает его поудобнее и продолжает: — Для Христа это нормальное дело. Христос может сесть у кровати умирающих, произнести магические слова, люди оживают, и все аплодируют. Обстоятельства сделать этого не могут. Вот почему они уходят. Они убили ее, а магических слов не знают.
— Бедняги, — говорит Вудроу в надежде рассмешить.
— Нет, — Тесса поворачивается к нему, кривится от боли, мотает головой в сторону противоположной стены. — Бедняги — они. Ванза. И мальчишка, сидящий на полу. Киоко, ее брат. Твой дядя прошел восемьдесят километров от своей деревни, чтобы отгонять от тебя мух, не так ли? — говорит она младенцу, приподнимает его, легонько постукивает по спине, пока он не отрыгивает, потом перекладывает к другой груди.
— Тесса, послушай меня, — Вудроу наблюдает, как она меряет его взглядом. Она знает этот голос. Она знает все его голоса. Он видит тень подозрительности, пробегающую по ее лицу, и не продолжает. «Она послала за мной, потому что я ей понадобился, но теперь вспомнила, кто я такой». — Тесса, пожалуйста, выслушай меня. Никто не умирает. Никто никого не убивал. У тебя жар, все это плоды твоего воображения. Ты страшно утомлена. Отдохни, Тесса. Позволь себе отдохнуть. Пожалуйста.
Она вновь сосредоточивается на младенце, подушечкой пальца легонько касается его щеки.
— Ты — самое прекрасное существо, к которому я прикасалась в своей жизни, — шепчет она. — И, пожалуйста, не забывай об этом.
— Я уверен, что он не забудет, — вставляет Вудроу, и его голос напоминает ей, что она не одна.
— Как теплица? — спрашивает Тесса. Так она называет посольство.
— Цветет и пахнет.
— Вы можете собрать вещички и завтра отправиться домой. Разницы никто не заметит.
— Ты всегда мне это говоришь.
— Африка здесь. Вы — там.
— Давай поспорим об этом, когда ты наберешься сил, — миролюбиво предлагает Вудроу.
— А мы сможем?
— Конечно.
— И ты будешь слушать?
— Каждое слово.
— И тогда мы сможем сказать тебе о жадных обстоятельствах в белых халатах. И ты нам поверишь. Договорились?
— Нам?
— Арнольду.
Упоминание Блюма возвращает Вудроу на землю.
— Я сделаю все, что в моих силах. О чем бы ты ни попросила. В рамках разумного. Я обещаю. А теперь попытайся отдохнуть. Пожалуйста.
Она обдумывает его слова.
— Он обещает сделать все, что в его силах, — говорит Тесса младенцу. — В рамках разумного. Да, настоящий мужчина. Как Глория?
— Очень волнуется за тебя. Посылает наилучшие пожелания.
Тесса шумно выдыхает, с ребенком у груди откидывается на подушки, закрывает глаза.
— Тогда иди к ней домой. И не пиши мне больше писем. И оставь Гиту в покое. Она тоже в эти игры не играет.
Он поднимается и поворачивается, подсознательно ожидая увидеть Блюма у двери, в той позе, которая ему особенно противна: Блюма, привалившегося к косяку, с большими пальцами, по-ковбойски засунутыми за ремень, белозубой улыбкой, сверкающей в черной бороде. Но дверной проем пуст, коридор темен и без окон, освещен, как бомбоубежище, тусклыми лампочками. Вудроу идет мимо сломанных каталок, на которых лежат недвижные тела, вдыхая запахи крови и экскрементов, смешанные со сладковатым, конским запахом Африки. Идет и думает, а не из-за всей ли этой мерзости его так влечет к ней. «Я провел всю жизнь, убегая от реальности, но эта реальность притягивает меня обратно».
Он спускается в заполненный толпой вестибюль и видит Блюма, который что-то горячо доказывает другому мужчине. Сначала слышит только голос — не слова, резкий, обвиняющий, эхом отражающийся от стальных балок. Потом приходит черед мужчины. Некоторые люди, даже увиденные однажды, застревают в памяти. Таким и становится для Вудроу второй мужчина, крепкого сложения, с большим животом, мясистым, блестящим от пота лицом, на котором написано отчаяние. Его светлые волосы заметно поредели. У него ротик бантиком, в круглых глазах — обида. Руки в веснушках и очень сильные. Рубашка цвета хаки у воротника потемнела от пота. Остальное тело скрывает белый медицинский халат.