Женщина ничего не поняла, но почему-то перестала курить и тревожно замерла. На её отёчном лице одно за другим сменилось несколько выражений, от жёлтой гримасы до растерянной улыбки. Яков тоже улыбнулся и хотел было уходить, но остановился, достал из кармана серебряный портсигар и осторожно вынул одну сигарету.
– Вот нате, возьмите. Такую вы ещё не пробовали. Её не надо курить. Возьмите и просто храните у себя. Она не простая, намоленная. Храните её, и всё у вас будет хорошо. А я вас перекрещу.
И тут он её перекрестил. Сам от себя того не ожидая, однако вполне уверенно и размашисто, как будто делал это всю жизнь, и ощущая себя, скорее, каким-нибудь невропатологом с молоточком, чем кем-то ещё. Из-за этого ощущения ему вновь захотелось улыбнуться. Но он молча развернулся и быстро пошагал в темноту вдоль путей, вдоль путей, туда, к железнодорожному переезду, где шлагбаум сейчас торчал строго вверх. Он шёл, и никто не видел, как он двигал языком то за верхней, то за нижней губой, словно заранее предвкушая, как сейчас кому-то расскажет, что за анекдот тут недавно с ним приключился.