— Почему? — не выдержал я. — Ну почему?
— А у неё, — медленно и зловеще проговорил Серёга, — у неё все ноги волосатые! Вот так, Лёха! Понял?
Как, какими ухищрениями разума пришёл он к этому необыкновенному выводу? Непонятно! Но сказано это было так уверенно, с такой силой убеждения, что я даже ни на секунду не засомневался, не удивился абсурдности этого заявления. Я принял его как неизбежную данность. А голос у Серёги уже стал тёплым, дружеским… Знал, знал он, чем можно сразить, отравить юную душу, а я не ведал противоядия.
— Откуда ты знаешь? — только и спросил я.
Если бы он ударился в подробности, в объяснения, то я, может, и засомневался бы в достоверности его слов, но он только горестно покачал головой и тихо сказал:
— Знаю.
И мир перевернулся!
Я ведь уже почти совсем не обращал внимания на её отталкивающую внешность и даже запах её комнаты стал воспринимать как нечто обыденное, привычное, неотделимое от всей жизни её семьи. А тут… Все последующие уроки я внимательно приглядывался со своего места к Верочке и подсознательно искал в ней что-то звериное, животное, но ничего, кроме разве что сходства с лягушкой, не находил. В моём разыгравшемся воображении появлялись лесные чащобы, какие-то вурдалаки, мохнатые сатиры с копытами. И рождалось во мне ощущение противоестественности нашей с ней дружбы, ибо не может же человек, в самом деле, всерьёз дружить с енотом или слоном, и не может животное (да ещё и гадкое!) Читать ему стихи Пушкина! Не может!
Но после уроков из какого-то упорства, а ещё и из необъяснимой заинтересованности я пошёл её провожать. Стояли мягкие майские дни, и уже зелень полностью вылезла наружу, но была ещё не запылённой, а свежей, чистой. Газоны были вскопаны деятельными общественниками, и вообще недавно прошёл субботник, и всё сияло и сверкало новыми красками, побелкой. Я вглядывался в Верочку и заметил, что за этот год она стала ещё, более грузной и нескладной, а глаза у неё стали такими уж совсем белыми, что даже страшновато было. Дул лёгкий, тёплый ветерок, за тополями звенел трамвай на проспекте, и всё было как-то необыкновенно солнечно и благостно.
— Давай присядем на скамеечку, — вдруг предложила Верочка у своего подъезда. Обычно она никогда ничего подобного не предлагала. — Такой воздух замечательный. Ты чувствуешь, Алёша? Ах, какой воздух!
Я что-то буркнул в ответ. Она с трудом забралась на зелёную скамейку, расплылась, растеклась по ней, грузно осела, приоткрыла рот и задумчиво подняла белые глаза к высокому, с лёгкими облачками небу.
— А вот ты знаешь, Алёша, — немного насморочно заговорила она, ибо была слегка простужена. — Вчера ночью дождик шёл, ты не слышал, наверное. А я не спала. Говорят, что в дождь хорошо спится, но я, наоборот, так всегда мучаюсь, плачу и как будто жду чего-то хорошего, чистого. Так после ночного дождя сегодня много дождевых червей. А я недавно где-то прочитала, что дождевые черви слепые…
— Естественно, слепые, — хмыкнул я. — Они же в земле живут. Что ж тут интересного?
— А я подумала, знаешь, что? Что раз у них глазок совсем нет, то как-то ведь они должны всё различать. Значит, у них должно быть какое-то… ну, что-то такое, что им заменяет глазки.
— Ну и что?
— Вот у меня, Алёша, нет здоровья. Конечно, немножко есть, но очень, очень мало. Значит, что-то должно и у меня быть, что заменяет мне здоровье. Ведь правда, Алёша? — Она выкатила на меня глаза, дыша с хрипом, тяжело.
— Наверное… может быть… что-то есть, — сбивчиво проговорил я, вновь поддаваясь чувству жалости.
— Конечно, есть! — счастливым голосом сказала Верочка — Я думаю, что у меня есть мама, есть Дуся, есть ты, и вы мне заменяете моё здоровье. Это же так замечательно, что у меня вы все есть. Все вы, вы все.. — Закончить она не смогла, захлюпала носом, заколебалась вся, зарыдала.
И в этом её «все вы», в перечислении нас троих было такое бездонное, вселенское одиночество, такая оторванность от этого мира, что мне стало душно-сладко и к глазам подступили слёзы.
— Верочка, — сказал я, забывая обо всём. — Ты знай, что если тебе я буду нужен, если когда-нибудь тебе помочь там надо будет или ещё что-нибудь, то я всегда… — Волнение тоже мешало мне договорить.
Верочка плакала, заливалась слезами и кивала своей огромной головой, и реденькая косичка прыгала у неё на затылке. Она пыталась сказать что-то похожее на «спасибо», но выговорить не могла. Потом слезла со скамейки, нервно махнула мне рукой и скрылась за дверью.
6
Когда на следующее утро я пришёл в школу, ко мне сразу подскочил Серёга.