Разглаживая пальчиками потертую ткань на локтях, Вероника мысленно убеждала сама себя:
«Я согласилась присутствовать на обеде в честь герцога, но разве обязана наряжаться в бархат и атлас… Мне гораздо больше подходит лен и бумазея. Впрочем, напрасно я заупрямилась и отказалась от шелкового отреза, ведь Тереза предлагала от всей души. Барон будет недоволен моим скромным нарядом, а герцог Конта и вовсе не заметит в этой мышиной шкурке.
Тогда я выйду вперед и преподнесу ему свой подарок, может, мне не представиться иной возможности заговорить. Хорошо бы еще спросить рыцаря о платке с гербом, понравится ли он его строгому господину…».
Вероника устало вздохнула — безделье не прибавит в корзине еды и в кошеле монет, пора приниматься за крой. Вот только у нее всего две руки, а хочется начать сразу с десяток дел. Ничего, скоро придут ученицы и Этелина — вторая швея.
Когда была жива матушка, в мастерской трудилось шесть женщин, и заказы сыпались словно из волшебного мешка изобилия. Алисия отлично умела организовать работу и общаться с поставщиками, целыми днями она проводила в заботах и планах, позволяя юной Веронике больше читать и гулять.
В их доме никогда не считали покупку книг напрасной тратой сбережений. Алисия словно наперекор своему невысокому статусу отчаянно желала привить дочери хорошие манеры, для того даже нанимала лютниста и учителя танцев, платила за уроки рисования бродячему художнику. Правда, потом сама же отхлестала парня веником, заметив, какие пылкие взгляды он бросает на округлившиеся формы пригожей ученицы.
Гораздо больше сведений о светской жизни Вероника черпала из книг, что продавали на ярмарках, а также из рассказов дядюшки Баффо, ведь перчаточник некоторое время жил в столице и повидал много пышных господ.
«Конечно, я сама виновата, что после ухода матушки дела наши пошли хуже. Сначала от горя я не могла держать иголку в руках, да еще узнала правду об отце и словно потерялась на время — все расспрашивала Марлен о бароне, затем лучшая наша швея ушла, чтобы открыть собственную мастерскую. Я затянула со сроками, выполняя большой заказ господина Томма, утратила его расположение и доверие…».
Теперь в помощницах Вероники осталась одна Этелина — верная, прилежная, но не слишком расторопная. Она превосходно отшивает камзолы и дамские платья не слишком вычурного кроя, но медленно, так медленно, что зажиточные горожане предпочитают совершать покупки на соседней улице.
«Зато у меня появилась сестра, словно лучик летнего солнца. Возможно, теряя что-то хорошее, мы получаем новые дары. Сколь разумно все устроено в мире. Но не всегда и не для всех…»
Желая отвлечься от грустных воспоминаний, Вероника приподняла крышку большого деревянного сундука, окованного листами железа и подбитого внутри красным сукном. Там, под свертком тонкой шерстяной ткани хранилась шкатулка в виде бочонка, украшенного белыми и голубыми эмалевыми вставками.
Здесь-то и обитали главные сокровища Вероники — пара тоненьких рукописей господина де Моне (Терезе, пожалуй, их не следует читать, они слишком пикантны), батистовый платок, на котором еще пару лет назад она сама вышила герб де Маликор и одна загадочная вещица, несомненно, хранившая множество тайн.
То был объемный медальон в виде куска горного хрусталя, оправленного в серебро. Но более всего взор изумляла фигурка маленькой красногрудой птички, что каким-то чудесным образом помещалось внутри цельного кристалла. Казалось, снегирь всего лишь мирно спит, закованный в ледяном плену.
История обретения медальона тоже вышла таинственной, и Вероника часто просила матушку повторить ее, чтобы слово в слово запомнить семейную легенду, к которой и сама оказалась причастна. В детстве Вероника особенно любила темные зимние вечера у камина, когда Алисия с шитьем подсаживалась к огню и вспоминала странную гостью, оставившую в их доме удивительный дар.
«Она выглядела такой изможденной, еле ноги могла передвигать, опираясь на свою клюку. Когда я узнала, что на праздник Трех колосков в доме барона для старушки не нашлось и куска хлеба, то пришла в жуткое негодование. Издревле в этот день крестьяне оставляли на крышах своих бедных хижин колосья ржи и пшеничные зерна для птиц, угощали соседей пирогами и пивом, почитали добрых духов пашни, загадывая о новом урожае.
А наш состоятельный и благородный д, Эберви пожалел теплый угол и черствую лепешку для нищей странницы. Что нынче стало с богачами — вместо сердца счеты для сбережений!"