– Представьте женщину, похожую на Беатриче, сейчас, в наше время? Как она выглядит?
Я представила – ни больше ни меньше – себя и написала: «Она была хороша удивительной старинной красотой – такие лица встречаются на иконах и картинах старых мастеров. Только поэту дано постичь её красоту:
Я была посредственностью с амбициями провинциалки, пока не встретила бога секса, пока он не открыл мне глаза на борьбу периферии и центра.
– Ты не секси. Значит – замухрышка.
На втором уроке мы выучили – девушки делятся на секси, замухрышек и лесбиянок.
После семинаров по средам мы ходили во вьетнамское кафе. Не помню, как оно называлось. Просто «Вьетнам». Я дала название месту, которое хотела присвоить. «Вьетнам» был только моим, с мятно-зелёными стенами и туалетом, спрятанным за пёстрой шторкой. А за окном всегда рано темнело. Я не смотрела в окно, просто знала, что там темно. Как говорил Мастер: «Уют – это всегда усилие». Под тёплым светом лампы мне было уютно, как тасманскому дьяволу в саванне близ пастбищ острова Маккуори. В кафе приходило много посетителей, но никто не оставался так долго, как мы. А я до сих пор сижу там и веду счёт наших встреч, чтобы пальцев на руках не хватило, чтобы знать, что причастна. Я придумала, как мне казалось, хитрость – ходила не только со своим курсом, но и с младшим – по средам и вторникам. Смешная хитрость идущих на смерть. Ave, Caesar, morituri te salutant[4].
Деревянная вешалка на фигурных ножках ломилась под весом наших одёжек. Похожая на взрослую пальму, она таила угрозу, от которой режет глаза, как от солнца. Ты не выберешься, даже не думай, не сбежишь – не пытайся. Мы уйдём только вместе. Моё пальто погребено глубоко под ворохом чужой одежды. Конечно, можно сбежать без него, но кому такое придёт в голову? Пока куртка Профессора висит на самом верху, как призовой орех, никуда ты не денешься. Мы все здесь, чтобы его развлекать. А если всё-таки в отчаянном порыве ты осмелился и изловчился, извлёк пальто, пока за столом велась оживлённая беседа, Профессор беззаботно смеялся и казалось, будто ему всё равно, что за мышь копошится в тряпках. Ты откашлялся, чтобы деликатно попрощаться, не привлекая особого внимания.
– Куда это мы собрались?
– Простите, мне надо… – говоришь ты настолько тихо, как только можно произнести эти слова.
– Что ты там мямлишь? Садись. Ну посиди ещё немного, мы тоже скоро пойдём.
И ты сидишь в пальто, потеешь на краешке дивана, не решаясь двинуться ни туда, ни обратно. Но, к счастью, до этого ещё далеко – мы ещё в пути. Около шести заканчивается семинар, а на самом деле – когда Профессор проголодается. Он раньше всех покидает здание Школы, пока мы пробиваем пропуски на охране и проходим через турникет.
– До свидания, Рудольф Рамазанович! – я любовно прощаюсь с охранником, две буквы «р» в имени которого роднят его с Профессором.
– Никого не ждём – дорогу все знают, – бросает Профессор.
Он не любит ждать, не ждёт зелёного сигнала на светофоре – перед ним уже маячат зелёным стены «Вьетнама».
Когда мы заходим в кафе, никто не садится. Детки переминаются с ноги на ногу, шарят по карманам, извлекая, как взрослые, телефоны и кошельки. Возле стола мешается толпа, пока кто-то не выдерживает напора нелепости и не забирается в угол к окну. И вот мы уже все сидим, листаем меню – нет, не листаем, меню – одна заламинированная бумажка с курсивом – тонким и курчавым, как усы ещё не завязавшегося гороха, обещающего налиться белком и крахмалом, стать хрустящим стручком.
Текст без отступов обтекает прямоугольники фотографий блюд – им тесно, и мне тесно между людьми, которых я вроде знаю и не знаю. Вот они, мои одногруппники, сидят, и круглые головы на фоне салатовых стен снова вызывают ассоциации со стручками и горошинами. Слева от меня, справа от меня смотрят в меню, тыча пальцем в какой-то алкогольный коктейль с градиентом, переходящим от светло-жёлтого к тёмно-красному, как самый красивый закат.
Профессор не смотрит в меню – всегда заказывает один и тот же суп. Он ходит во «Вьетнам» подкрепиться – поесть горячего и пропотеть. И здесь он показывает пример, как нужно – всегда знать, что ты хочешь. Борис Дмитриевич заказывает суп. Голодные ученики тратят последние деньги на плошку вьетнамского супа и бокал пива по акции.
К супу на плоской деревянной тарелке подают пророщенные семена гороха – на вид невесомые – я чувствую, как они скрипят на зубах, оставляя лёгкий привкус крахмала, – и две сочные дольки лимона. Одним движением Профессор отправляет проростки в суп, другим – выдавливает лимон, одну за одной обе дольки. Кислый сок стреляет мне в лицо и щиплет глаза. Надеюсь, суп достаточно горячий, такой горячий, как умеет быть только суп. Большая глубокая тарелка дымится, глазки блестят. Профессор дует на ложку.