Она была другой, не такой, как они, во всем – от прически до носков туфель, прятавшихся в подоле платья, и поняла это сразу – хватило одного мимолетного взгляда на замершую по обеим сторонам от них, образовавшую нечто вроде коридора, толпу, и наступившей тишины, в которой гулко разносился каждый удар её металлических шпилек по наборному паркету. Гермиона сделала то, что велели ей инстинкты, в одно мгновение позабыв все наставления Малфоя – гордо вскинула голову выше и выпрямила спину так, что обнаженные лопатки почти коснулись друг друга. Она была не отсюда; это был чуждый ей мир, и дело было вовсе не в том, что от дома её отделяли полторы сотни лет. Это был мир чистокровных волшебников, тот самый мир, в который уже однажды вошла маленькая девочка из семьи магглов – и который так и не захотел принять её за свою, несмотря ни на что. Она была смелее и лучше их всех – и все же этого оказалось недостаточно, так стоило ли покорно склоняться перед ними, признавая свою второсортность?.. Гермиона Грейнджер никогда так не делала – не сделала этого и теперь, и за два десятка шагов Клэр Дюбуа вместе с ней прошла огромный, казавшийся непреодолимым путь от никому не интересной дебютантки-бесприданницы, безымянного довеска к наследнику французского рода де Малфуа, до новой сенсации английского высшего волшебного света.
Их закружила бесконечная вереница фамилий и новых лиц: чета Малфоев подводила к ним гостей одного за другим, не давая ни единой возможности перевести дыхание или укрыться от любопытных взглядов. Дамы пожирали её наряд глазами, пытаясь за короткие минуты аудиенции запомнить все детали, а джентльмены не оставляли попыток осыпать комплиментами и пригласить на танец, несмотря на щедро расточаемые ею извинения и уверения в том, что она не танцует. В какой-то момент Гермиона отчаялась отделаться от очередного настойчивого кавалера и перешла на французский, который не практиковала лет с пятнадцати – с тех пор, как закончились их с родителями летние поездки к бабушке во Францию, но даже её “Je suis desolee pour mon mauvais anglais” не остановило юношу, и он продолжал разливаться соловьем о том, какой несказанной честью было бы для него её согласие подарить ему хотя бы один танец.
-Я не танцую, если можно не танцевать, - в бессчетный раз улыбнулась Гермиона, чувствуя, как щеки болят от этой ломкой, такой неестественной для неё улыбки.
-Но нынче нельзя, - галантно произнес возникший будто из ниоткуда рядом с ней Крассиус Малфой. - Вы не возражаете? - спросил он отнюдь не у неё, а у Драко, и, дождавшись его учтивого полупоклона, подхватил за руку и повел на паркет.
На счастье Гермионы, это оказался не котильон и не какая-нибудь мазурка, а вполне знакомый ей классический вальс на размер три четверти – и она закружилась в водовороте пар на паркете, полностью доверившись своему, несомненно, куда более опытному, партнеру.
Разумеется, за этой парой наблюдали все – и Драко не стал исключением. С самой первой минуты, когда они переступили порог так хорошо знакомого – и одновременно незнакомого ему дома, он осознал, что совершил чудовищную ошибку, притащив Грейнджер сюда, несмотря на все разумные доводы против. Он опасался, что она не впишется в светское общество, в котором он сам рос с пеленок – и она, конечно же, не вписалась, вот только стала почему-то не аутсайдером, а звездой этого вечера, напрочь позабыв об уготованной ей роли скромной сиротки. Она оказалась гораздо больше блестящей Анной, чем застенчивой Кити, и с каждой минутой, с каждым липким взглядом, каждым затейливым комплиментом, подобострастной улыбкой, адресованной ей, Малфой злился все больше и больше, не беря на себя труда задуматься о том, какая роль отведена ему самому в этой литературной параллели.
Он внимательно смотрел на танцующих, особенно придирчиво следя за Грейнджер. Драко отчаянно хотелось найти в ней хоть один изъян, подловить хотя бы на одной-единственной ошибке. Пусть бы она была нелепа, смешна, неуклюжа… но она скользила по паркету так, будто носки её туфель вовсе не касались его, и при этом улыбалась своему партнеру – точно такой же широкой, лучезарной улыбкой, какой улыбалась когда-то Краму, точно так же паря с ним в танце над полом Большого зала.
-Она хороша, не так ли? - зазвенели совсем рядом серебряные колокольчики, и Малфой обернулся на голос, сохраняя все то же скучающе-безразличное выражение лица, которое было при нем весь вечер. - Столько огня, столько страсти… На месте вашей матери я бы поостереглась держать в собственном доме такой соблазн для холостого юноши, - как ни в чем ни бывало продолжила Кларисса, наблюдая за Гермионой с не меньшей придирчивостью, чем он сам.
-Моя мать знает, что она мне как сестра, - не повелся на провокацию Драко. - Мы росли вместе.
-Росли-росли, да выросли, - обронила Кларисса. - Вы смотрите на неё совсем не как брат. И весь вечер не давали и шагу ступить от себя, несмотря на то, что мадемуазель Дюбуа привлекла внимание всех юношей в этой зале.
-Мы уезжаем завтра, - равнодушно ответил Малфой. - Я обязан блюсти честь мадемуазель Дюбуа, и мне совсем не нужны лишние осложнения.
-И конкуренты, - проницательно добавила миссис Малфой. - Бросьте, Себастьян. Из всех мужчин на мои чары не реагирует только один, чрезвычайно редкий подвид.
-Те, в чьих жилах течет кровь вейлы? - с любопытством поднял бровь Драко. В конце концов, она была его пра-и так далее бабкой – к чему уловки?..
-Те, кто безнадежно и безрассудно влюблены, - шепнула она ему в самое ухо, опалив его своим дыханием, и, легко рассмеявшись, перешла к следующему гостю, которому повезло удостоиться её внимания.
А он остался, словно громом пораженный. Он?.. Влюблен в Грейнджер?.. Что за бред?!
Да, она выросла, превратившись из симпатичной девчушки в красивую девушку – он не отрицал. И будила в нем определенные желания – этого он не отрицал тоже, да и к чему, если это было так очевидно. Но влюбленность?..
Для этого нужно что-то большее, чем физическое влечение. Большее, чем восхищение её умом, талантом и отчаянной храбростью. Нечто более значимое, чем желание задеть, зацепить, получить от неё хоть каплю внимания, которое преследовало его с первых месяцев знакомства. Более глубокое, чем жгучий интерес к тому, что за мысли постоянно крутятся в её хорошенькой головке. Нечто иное, чем желание её защитить от всех и каждого, не прятаться за её хрупкой спиной, а укрыть собой от невзгод и целого мира…
Да, она нравилась ему. Восхищала. Интересовала. Будила в нем то, чего, казалось, вовсе никогда не было. Но это же просто… просто Грейнджер. Она такая. Нерядовая. Неординарная. Особенная. И всегда была такой, чем раздражала и злила его еще в школьные годы до зубовного скрежета. До боли. До бессильного воя в подушку по ночам. Всего лишь Грейнджер. Та, кого он должен был презирать. Та, на которую он не мог не смотреть.
Черт бы тебя побрал, Грейнджер, и весь этот чертов мир вместе с тобой!..
В “Дырявый котел” они вернулись глубокой ночью.
Драко не сказал ей и десятка слов до самого окончания бала, и, предприняв несколько попыток обсудить с ним вечер на обратном пути, Гермиона наконец сдалась и умолкла – а потом и вовсе задремала, прислонившись головой к подрагивавшей стенке кареты.
Когда они приехали, он окликнул её – грубо и резко, и вышел первым, не обернувшись и даже не подумав подать ей руку на этот раз – хотя бы из вежливости.
Гермиона не могла понять, что сделала не так. Она ведь пошла с ним на этот чертов бал, только для того, чтобы угодить ему, потому, что он попросил! Прикидывалась дурочкой, лопотала по-французски, поддерживая их легенду, ни с кем так и не танцевала, кроме мистера Малфоя, слушалась его во всем. Неужели его так разозлил этот один-единственный танец, на который она позволила себе согласиться?.. Но ведь она справилась, ничем не выдала себя, не опозорила ни его, ни ту мадемуазель, роль которой играла весь вечер. Чем Малфой опять недоволен?!