Естественно, коадъютор вскоре пал жертвой бирюзовых глаз прекрасной герцогини. «У меня возникло сильнейшее желание, – пишет он, – поместить ее в центре между мадам де Гемене и мадам де Помре. Не скажу, что она сама согласилась бы на это: скажу только, что эта мысль, поначалу очень для меня желанная, была оставлена мною отнюдь не из-за невозможности ее осуществления».
Он счел все же более разумным не домогаться любви герцогини, чей брат Конти был необходим Фронде, чей муж герцог де Лонгвиль мог быть полезен и чей любовник Ларошфуко также заслуживал внимания…
Тем временем Анна Австрийская, обеспокоенная положением дел, вызвала к Парижу Фландрскую армию, которой командовал Конде, и в ночь с 6 на 7 января 1649 года под порывами ледяного ветра вновь оставила столицу, отправившись в Сен-Жермен вместе с Мазарини и королем.
Парижане очень удивились, узнав об их отъезде. На следующее утро кумушки весело переговаривались, стоя на пороге своих домов:
– Наверное, они решили заняться своими мерзостями на природе, – посмеивались одни.
– В любом случае, – возражали другие, – в такую погоду им придется где-нибудь спрятать задницу!
Эти легкомысленные речи продолжались недолго; вскоре на улицах появились агенты Гонди, которые неустанно внушали народу:
– Регентша приказала окружить Париж, чтобы уморить нас голодом. Это объявление войны.
И все завертелось по-прежнему.
Укрывшись в алькове мадам де Лонгвиль, коадъютор вновь подстрекал парижан к гражданской войне. Каждый раз, когда ему сообщали об убийстве сторонника Мазарини, он возводил очи к небу, преклонял колени перед распятием и со смиренным видом произносил молитву об отпущении грехов…
На сей раз его план был составлен очень тщательно. Он обладал хорошо вооруженным войском; превосходно зная нрав парижской толпы, он приказал печатать песенки и пасквили непристойного содержания, направленные против Мазарини, лицемерно оправдываясь за них перед своими друзьями… Чтобы иметь возможность платить солдатам и куплетистам, он обратился к Испании, которая с радостью стала финансировать предприятие, грозившее Франции крупными потрясениями.
Разумеется, об этом несомненном предательстве ничего не ведал добрый народ Парижа: доведенный до исступления гнусными песенками, он возводил баррикады, как всегда твердо веруя, что «против него поднят кровавый флаг тирании».
Однако Поль де Гонди почувствовал, что к гражданской войне готовятся без того энтузиазма, на который он надеялся. Обеспокоенный, он предпринял необходимые расследования и узнал, что парижане подозревают знатных фрондеров в двойной игре.
Желая успокоить народ, коадъютор нашел гениальное средство. Послав принца де Конти, герцога де Лонгвиля, герцога Буйонского и маршала де ла Мота в парламентскую армию, он приказал поселить мадам де Лонгвиль и герцогиню Буйонскую вместе с их детьми в Ратуше, дабы они были в глазах парижан заложницами, отвечающими за верность их мужей.
Благодаря этому решению «все подозрения развеялись как дым, и настроение парижан мгновенно переменилось. На Гревскую площадь толпами стекался парод, и не было никого, кто сдержал бы слезы радости при виде этих дам, которые вышли на ступени Ратуши в домашних платьях, держа на руках детей, столь же красивых, как их матери.
Мадам де Лонгвиль была тогда на последних месяцах беременности. Это нисколько не мешало ей принимать участие в совещаниях и произносить зажигательные речи. В конце января, когда войска Конде наглухо блокировали столицу, она, собрав вокруг себя друзей, разрешилась от бремени мальчиком, которого нарекли Париж.
Несмотря на эти комические сцены, гражданская война продолжалась.
Через неделю Конде наголову разбил гарнизон Шарантона, оставив на месте более двух тысяч убитых. Вождей мятежа это не взволновало. Никакие жертвы не могли привести их в дурное расположение духа. В то время как у ворот столицы происходила резня, мадам де Лонгвиль устраивала скрипичные вечера в своей спальне (где обычно заседал военный совет Фронды), а мадам де Буйон танцевала. Что до коадъютора, то во дворец архиепископа каждый вечер приводили маленьких белошвеек с ласковыми руками, и те помогали ему на время забыть о политике при помощи хорошо известных средств…
В течение многих недель под стенами Парижа велись сражения. Смерть косила тысячами солдат королевы и солдат Гонди, ничего не понимавших в этой странной войне. Несчастные крайне удивились бы, если бы им сказали в последнюю минуту, что гибнут они из-за добродетели прекрасной булавочницы…