— Речь идет, скорее, о цербере, собаке, караулящей врата ада. Плутон — молосс из королевской псарни.
Сартин возвел очи горе.
— Второй довод — женщина, кою я попросил предстать перед вами. Вдова Менье, содержащая тихую и уютную гостиницу. В конце апреля, а точнее 21 апреля 1778 года, у нее останавливался иностранец, негоциант, прекрасно, хотя и с легким акцентом, говоривший по-французски. Только вот…
— Что вот?
— …он поставил чернильное пятно на свое имя, точнее, заменил имя кляксой. Сей негоциант прекрасно разбирался в ботанике: например, он называл плющ, увивающий дом вдовы Менье, его латинским названием hedera. Полагаю, вы заметили, как этот человек без труда прочел слова, написанные на бумажке очень мелким почерком, в то время как Томмазо Бальбо при чтении надевал очки.
— Откуда вам это известно?
— Помог поистине невероятный случай. Когда во время своей единственной прогулки по городу братья, стоя в аллее сада Тюильри, что-то читали, их зарисовал художник Сент-Обен! Кстати, сразу скажу, что так называемый Томмазо Бальбо признал, что приготовил яд для крыс; сей яд, однако, подсыпали несчастному Ламору, а затем разыграли спектакль с целью внушить нам, что Ламор утонул в Большом канале. Вскрытие…
— Ради всего святого, избавьте нас от подробностей вскрытия!
— Хорошо. Итак, Томмазо, будучи ученым ботаником, почему-то не называет растение, из которого приготовил яд, его латинским именем datura. Вдова Менье — она готова подтвердить свои показания — узнала в этом Бальбо своего апрельского постояльца. Но он сказал, что никогда ее не видел. И это правильно! Если бы это был Томмазо, он бы тотчас ее узнал; но признавать лицо, которое видишь впервые, значит идти на риск, ибо не знаешь, что с этим лицом связано. Вышеизложенные доводы, собранные вместе, побудили меня совершить неожиданный для вас поступок.
— И все же я еще раз спрашиваю вас: вы знаете, почему убили Ламора?
— Надеюсь. Доказательством служат как улики, так и наши предположения. Ламор поехал к Бальбо в Версаль. Ренар, озабоченный подозрениями, павшими на лакея герцога Шартрского, по нашим предположениям, опередил его. Посовещавшись, сообщники решают убрать Ламора, ибо он стал опасен для их содружества. И придумывают способ устранения приятеля. Приходит Ламор, все трое садятся пить кофе с сухариками. Во время вскрытия остатки…
— …хорошо, хорошо, продолжайте!
— Подмешанный к кофе и проглоченный Ламором дурман, или datura, делает свое дело. На двух лошадях Бальбо и Ренар отправляются на берег Большого канала и там инсценируют смерть от утопления. Потом Ренар играет роль перед караульным Морских ворот, что возле Маленькой Венеции.
— Я Томмазо Бальбо, — стоя на коленях, молил итальянец. — Если бы это был не я, зачем бы я стал спасать мадемуазель д’Арране?
Николя повернулся к нему.
— Действительно, любопытный вопрос. Зачем, говорите вы? Да за тем, что Винченцо ее бы не пощадил. О, разумеется, слава Господу, что вы ее пожалели, но сделали вы это потому, что она являлась для вас своего рода гарантией, пропуском, правом на нашу признательность, благодаря которой вы хотели избежать лишних вопросов. Короче говоря, вы были уверены, что ее спасение поможет вам незаметно исчезнуть и начать переговоры, ибо…
— …ибо, дражайший Николя, на переговоры сии мы накинем покров мрака, — прервал его Сартин.
— …ценная вещь лежала у вас в животе. Вы утверждаете, что вы не Винченцо Бальбо? Хорошо. Пусть доктор Семакгюс пройдет вместе с вами в заднюю комнату, осмотрит вас, а потом скажет, кто вы такой.
Итальянец завыл, забился, пытаясь избавиться от веревок. Сартин приказал увести его. Зрители долго молчали, а потом заговорили все разом. На глазах у взволнованного адмирала Эме с рыданиями бросилась в объятия Николя. Сартин, не дожидаясь продолжения сцены, повлек комиссара к окну.
— Друг мой, время не ждет. Мы с вами отправимся в Шуази успокоить короля и передать драгоценность королеве. Похоже, вы выиграли все сражения… Без вас… Но объясните мне, я до сих пор не все понял. Мне ясны причины убийства Ламора, но чем им помешал юный д’Асси?
— Наши друзья Семакгюс и Ноблекур имеют на этот счет особое мнение: они оба задаются вопросом о вменяемости преступника. Совершая жестокое убийство, на кого обрушивал преступник свой гнев — на жертву или на себя самого?
— Как это?
— Уверенный в собственной безнаказанности, он убивал и истреблял, теша свою гордыню… хотя, быть может, на самом деле он хотел быть пойманным. Повсюду на своем пути он, словно вызов, оставлял цитаты из «Королевских игр». И зверским образом изуродовал тело несчастного проститута, желая устранить то, что делало юнца мужчиной, дабы тот стал таким же, как он.