На следующий день Николя погрузился на двадцатичетырехпушечный линкор «Сент-Эспри», где ему вместе с Риву отвели крошечную каюту: неудобный закуток с двумя жесткими койками для спанья. Такой же новичок в морском деле, как и герцог Шартрский, Николя, находясь рядом с Риву, быстро выучил несколько необходимых морских терминов и вскоре отличал фор-бом-брамсель от крюйс-бом-брамселя, распознавал паруса и детали оснастки корабля, а канат, коим орудие крепится к борту, именовал пушечным брюком. Входные и сходные люки, трапы, орудийные люки, основные команды — он активно постигал азы морского дела. Приветливость Николя преодолела недоверие и любопытство офицеров, и они без лишних вопросов приняли его в свои ряды, решив, что он прислан на судно инспектором; впрочем, они были недалеки от истины.
Однажды вечером принц решил отправиться в старый город, дабы попытать счастья в одном из веселых домов, где велась игра. Увещевание, сделанное Николя принцу в почтительном тоне, действия не возымело, хотя призыв к осмотрительности, встреченный со скучающей миной, был более чем обоснован, ибо военный порт кишел английскими шпионами, способными покуситься на жизнь принца крови. Соблюдая полученные им инструкции, комиссар отправился следом. Заведение, найденное доверенным лакеем герцога, располагалось в самом конце грязной улочки и с виду напоминало почтенный буржуазный дом; клиенты заведения, в основном морские офицеры и местная знать, могли удовлетворить там любые свои извращенные наклонности. Привыкнув посещать притоны подолгу службы, Николя нисколько не удивился, обнаружив, что внутреннее убранство дома необычайно напоминает «Коронованный дельфин», только деревенский. Неожиданно к нему подлетела девица и буквально повисла у него на шее. Оказалось, это Клинетта, бывшая пансионерка Полетты. Под насмешливым взором принца она потащила комиссара в угол и засыпала его вопросами о Париже, по которому она очень скучала, и о Полетте, ибо до сих пор питала к ней искреннюю привязанность. Всхлипывая от умиления, она уверяла Николя, что в заведении Полетты прошли лучшие годы ее юности. Потом она стала расспрашивать его про Сатин, с которой прежде была очень дружна, но Николя не стал вдаваться в подробности, опасаясь за безопасность Антуанетты, взявшей на себя нелегкую миссию французского шпиона в Лондоне.
Среди всеобщего буйства Николя сохранял полнейшее спокойствие. Не желая выделяться на фоне остальных гостей заведения, он, делая вид, что много пьет, незаметно выливал содержимое бокала на ковер, но при этом говорил нарочито громко и оживленно, являя невнимательному зрителю картину пьяного веселья. Разыграв спектакль, он вытянулся на софе и притворился, что задремал, не упуская из виду ни одного из окружавших его субъектов и ловя каждое произнесенное слово. Неожиданно из-за стоявшей рядом ширмы, украшенной изображениями откровенных любовных сцен, до него донесся голос герцога — тот разговаривал со своим доверенным лакеем:
— Хорошо, я согласен, однако, Ламор, известно ли, от кого исходит это предложение?
— Черт побери, что об этом говорить! Разве ваша светлость не знает, кому это выгодно?
— Таких мало. Если только наши противники…
— Эти точно себе ни в чем не откажут. Листовки, памфлеты, замысловатая клевета — словом, из Лондона и Амстердама польются целые реки зловония! Но тут другое дело, тут круг ограничен, а именно в нем надобно искать устроителя тайны.
— Значит, посредник?
До Николя донесся сухой смешок.
— Ха! Вы его знаете, он участвовал в кое-каких экспериментах, в вечерах… у чана!
Настала очередь принца смеяться.
— В самом деле? Но конце концов, он же на него работает. Почему бы Горацию самому его не использовать?
— Очевидно, у него недостает смелости. Он предпочитает отсиживаться в сторонке; в случае если… и все, разумеется, повернутся в его сторону.
— А если…
— В этом случае вопрос не стоит, точнее, он встанет позже… Вы даете мне дозволение действовать по своему усмотрению?
— Сейчас не могу, но кто знает, как пойдут дела… Что ждет меня впереди? Нельзя же лишаться. Есть еще должность Великого Адмирала, которую занимает мой тесть Пантьевр, а ее я хочу сохранить для себя.
Воцарилась тишина. Казалось, слуга уже покинул своего господина, но вдруг раздался повелительный голос Шартра.