Однако через месяц и новая кандидатка призналась у ограды грибовщинской церкви, что ничего не ощущает.
— Значит, так угодно господу богу, и нечего нам больше тревожить его! — заключила Христина, вздыхая.
— Ой, бабы, — заныли богомолки, — что же теперь бу-удет?! Отводит господь счастье от нашего Ильи!
— Что будет? Конец света, как и сказали тебе! — напомнила Христина. — Последний год живем, бабы! Весь свет доживает последний год! Только неужели конец наступит без пришествия? Неужели мы так нагрешили?!
Сколько веков люди мучились мыслями о боге, о черте, о потустороннем мире, аде и рае. Вот и эти доверчивые, заботливые, впечатлительные, вроде бы и не совсем глупые женщины съежились от страха, не зная, что же еще предпринять.
— Может, как-нибудь еще обойдется, — пыталась успокоить подруг Химка. — Перестанем сомневаться, бог лучше нас знает, как поступить!
— Сомнение — большой грех, говорится в Библии! — подтвердила Пилипиха.
Пока бабки волновались, Альяш делал вид, что ничего особенного не произошло. У него была забота поважнее — близилась дата, на которую он назначил конец света. Отменить ее было невозможно.
Мало-помалу общину начало лихорадить.
НАКАНУНЕ
В последние два столетия тысячи крестьян Западной Белоруссии, спасаясь от ненавистного пана, уклоняясь от солдатчины или ареста, уезжали искать лучшей доли в США, Канаду, Бразилию, Аргентину. Кому удавалось зацепиться на новом месте и заработать деньги, тот наказывал потомкам не порывать связи с родиной, и время от времени они напоминали о себе каким-нибудь подарком.
Больше всего прибывало из-за океана Библий. Этой книгой в бумажном, кожаном, пластмассовом, полотняном или деревянном переплете эмигранты так наводняли наш край, что в иных селах ее можно было найти чуть ли не в каждой халупе.
Сплошь и рядом Библия являлась единственной книгой в семье, и многие крестьяне учились по ней читать, постигали по ней мир: она заменяла учебник истории, географии, астрономии… Иной дотошный дядька за долгие зимние вечера заучивал почти наизусть книгу, в которой далекие наши пращуры свалили все в кучу — мудрость и глупость, добродетель и порок, правду и ложь, бред, легенды, мифы и хронику, полезное и вредное — и стоило ему взять в руки эту книгу, как он сразу находил нужный текст. Как когда-то Альяш, такие дядьки верили всему, что было написано в Библии, и впоследствии никакая сила не могла поколебать их в этой вере. В этом тяжелом и неуютном мире с незапамятных времен люди рождались и умирали, терпели несправедливость и горе. С точки зрения практичного мужика все это без смысла быть не могло. И мужики охотно уверовали в историю с концом света: ведь о нем было написано в Библии с любой обложкой. И, кроме того, по богомольным деревням разъезжал на белом коне посланец из Грибова, дудел в серебряную трубу и называл всем абсолютно точную дату.
Видимо, Альяш и сам не ожидал, что́ вызовет установленная им дата.
Накануне ее сотни мужиков из-под Вилейки, Гродно, Белостока и Бреста стали срочно продавать дома, инвентарь, скот, лавчонки, кузни и мельницы — все, чего нельзя было забрать с собой на тот свет! И самое удивительное, что делали это не какие-нибудь психически ненормальные. «В большинстве своем это были люди завидного здоровья, трезвого рассудка, имевшие цветущих жен, крепких детей, прибыльное хозяйство, пользовавшиеся уважением соседей», — как верно отмечалось в научной статье Владимира Павлючика, описывающей это событие.
Распродав имущество, эти мужики и бабы запихивали за пазуху деньги, брали, сколько можно унести, съестных припасов, хватали детей и, не попрощавшись с соседями, в панике бежали в Грибовщину — искать спасения в святом Вершалине!
Их было много. Специальная машина едва успевала возить мешки денег в Сокольскую сберегательную кассу, куда Давидюк наконец уговорил Альяша класть их. Теперь уже не Хайкелевы дети, а вооруженные наганами чиновники из министерства финансов считали и паковали кредитки, ловя старика за полы свитки, давали ему подписать накладные.
Кринковские кожевники послали в Грибовщину парней. Они устроились у одного мужика, якобы копать торф. Возглавлял их председатель культурной комиссии профсоюза кожевников — близорукий Муля Ништ. С помощью местной молодежи Муля намеревался разгромить это гнездо средневекового мракобесья и открыть людям глаза. На время просветительской миссии в Грибовщине простодушный Муля даже установил для друзей замысловатый пароль: «Кумэкус эго». Он вычитал где-то, что революционеры пользовались этой фразой, и парню она понравилась.