ПАЛОМНИКИ С ПОДАРКАМИ И СКУПОСТЬ АЛЬЯША
Все бо́льшие и бо́льшие толпы месили дорожную пыль по пути в Грибовщину. Людские ручьи сливались в реки и текли, текли в Грибово, как сокращенно стали называть теперь сельцо.
Кроме надежд и скудных злотых[7] в Грибовщину везли в повозках подарки для божьего человека.
И еще везли больных и калек. А время от времени по хатам пролетал слух:
— В Грибове начали чудеса твориться, как некогда в Журовичах у иконы божьей матери на груше[8]. Немой из-под Новогрудка заговорил!
— Молодайка из Бельска была бездетной, Илья над ней помолился, она и понесла!
— А еще мужчине отбило память на войне. Прикоснулся у Альяша лбом к иконе — сразу все вспомнил!
Захватив для виду мисочку крупы, переполненная до краев новостями, которые рвались наружу, к нам прибежала Кириллиха. Убедившись, что отца нет, заговорила:
— Один человек там не верил в чудо. Обманщик, мол, ваш этот Альяш! И сразу ослеп. Пошел в Журовичи, божья матерь на груше ему и заявляет: «Уверуй, человече, в Илью, если хочешь белый свет видеть!» И что вы думаете? Тот поверил и стал опять зрячим. Привезли его в Грибово, глаза сразу стали чистыми-пречистыми, как росинки!
— А мою племянницу вожжами вылечил! — похвалилась Сахариха.
Кириллиха не уступала:
— Так твою Лизу бил! А к калеке из Дернякова Илья всего лишь прикоснулся, тот отбросил костыли и пошел на своих двоих! Только шрам остался в бордовую ниточку, чтоб люди знали, какое чудо сотворил господь, — человек теперь всем дает поглядеть его да пощупать!.. А на той неделе мужик из-под Картуз-Березы привез жену, в нее что-то влезло. «Куда ты меня тянешь? Я туда и головы не могу повернуть!» — говорил в ней голос, а сама плачет! Альяш прочитал над бабой «Верую…». Муж вчера вез ее через Страшево домой. «Как воды целебной испила, — и легко мне, и хорошо. Есть сразу захотелось!»
— Это она теперь так говорит! — сказала Сахариха.
— Ну! «Видишь, а ты все упиралась, как маленькая, все не хотела ехать в Грибово!»
— А это ей муж отвечает!
— «Ей-богу, Серафим, ничего не помню!»
— Опять она!
— Покормила я их, сели оба на воз и поехали! — Кириллиха обвела всех торжествующим взглядом.
Старший сын у Кириллихи был тяжелобольным. Чтобы лечить его, не хватило бы всего хозяйства. Какая мать не воспользовалась бы случаем испытать счастья?!
Видя, что мама все еще сомневается, Кириллиха для эффекта хлопнула себя по бедрам.
— Поглядела бы ты, Манька, что там творится! Костылей всяких у церкви, что у твоего Ничипора дров! Даже тележек на велосипедных колесах брошена уйма! Синих очков, что слепцы набросали, целая горка!.. И вот диво: туда идешь — ноги свинцом наливаются, а оттуда как на крыльях летишь, истинный бог! Какой-то Рыжий Семен из-под Вилейки босиком по снегу шел в Грибовщину — и ничего, не отмерзли ноги! Данилюк из Рыбал возил старую мать, больную жену, тещу, трех дочерей. Всю ночь просидели они на корточках на снегу, всю ночь промолились — и хоть бы кто кашлянул потом!..
Кириллиха ни разу не была в Грибовщине, мама хотела напомнить ей это, но подумала о ее припадочном Василе и промолчала.
Пришло время, когда Альяш начал получать по нескольку тысяч злотых в день. Вечерами он запихивал выручку в конскую торбу, вез ее в Кринки, пересчитывал, а потом закапывал в горшках в хвойнике. Застав однажды пастушков, играющих его монетками в орла и решку, он стал прятать выручку в сарае. Но и это место оказалось ненадежным.
Два сельских сторожа однажды укрылись от дождя в сарае. Один из них откинул сноп, а под ним банкноты! Пока другой размышлял, брать или не брать, первый напихал в карманы семь тысяч злотых (хороший дом поставил в Соколке впоследствии!), а святой на следующий день даже и не заметил пропажи.
Жуликоватый племянник Альяша наворовал тысяч десять, поехал в столицу и прокутил их с компанией.
Церковным сторожем Альяш нанял Феликса Станкевича, сына хозяина, у которого некогда пас гусей Полторак. Хитрый Фелюсь однажды до смерти перепугал пророка чертом и заграбастал все, что за праздничный день насобирали от богомольцев.
Кринковские торгаши оптом скупали у Альяша приношения и подарки, телегами вывозили из села. Многие добивались должности учетчика при церкви. Студенты Гродненской учительской семинарии, Белостокской торговой школы зачастили в Грибовщину «на заработки», и это был самый выгодный для них источник наживы. Плата за учебу была очень высокой, и один мой знакомый благодаря Альяшу успешно окончил даже среднюю профессиональную школу — нечто вроде торгового техникума.
8
Журовичская эпопея началась в десяти километрах от Слонима, в деревеньке Журовичи, во владениях казначея Литовского княжества, боярина Александра Солтана.
Согласно легенде, дошедшей до нас в многочисленных письменных источниках, 20 мая 1470 г. у названной деревеньки пастушки нашли иконку божьей матери с младенцем на руках, висящую на дикой груше в чащобе; иконку мальчики принесли своему боярину Вскоре вокруг нее начали твориться чудеса, которые взбудоражили крестьян из окрестных деревень, и боярин Солтан приказал около груши построить храм, а иконку перенести туда.
С того времени на Принеманщине много раз менялись власти. Церковь из православной переходила в униатство, потом опять в православие Вокруг первого храма вырос монастырь и еще три храма (один из них — Успенский собор, шедевр раннего барокко, 1609 г., вмещает до семи тысяч богомолов!) Сама же деревенька Журовичи стала центром Литовской епархии и усадьбой архиереев… А иконка божьей матери на груше (размером всего 8 сантиметров на 9, вырезанная на граните), помещенная в киот Успенского собора, на протяжении столетий оставалась для белорусов местом для излияния эмоций. Ни одни роды, ни свадьба, ни новобранство в рекруты, ни похороны не обошлись без того, чтобы молодая мать, невеста, бабушка или вдова не пришли сюда, чтобы выплакаться слезами счастья, горя или надежды, не притащили чего-нибудь в жертву.
Временами, когда способствовала погода, на всенощную в Журовичи 20 мая съезжалось из Западной Белоруссии до 100 000 пилигримов и до 2000 священников! Такое паломничество в Журовичи продолжалось до первой мировой войны. Тогда иконку и многочисленные архивы святынь монастыря запаковали в ящики и вывезли в глубь России.
В 1921 году Журовичскую божью матерь на груше привезли обратно. Вернулись и архивы, а монастырь, который кайзеровским войскам служил казармой, заполнили опять монахи. К общему удивлению, слава Журович за какие-нибудь пять-шесть лет померкла. В душе богомольцев за короткий отрезок времени произошел сдвиг, и теперь им нужен был идол активный, бунтарь. В Журовичах который год царила тоскливая тишина.