— Не поможет! — авторитетно объявила Нюрка.
— Ты думаешь? — Перепуганная мама совсем потеряла голову.
— Если бы вы раньше закапали! Нужно, чтобы они сами сняли проклятье.
Мать бросилась вдогонку за бельчанками.
— Да погодите же вы, другой вам сварю, невелика беда! — униженно молила она их за дверью. — Вернитесь, разве можно не евши, лю-уди?!
— Оставь, черт их бери! — гаркнул отец. — Не проси, раз они с ума спятили, как их дурной Альяш! Я бы им мазута, каким соломорезку смазываю, в кастрюлю наложил!
Мама не послушалась. Но как она ни унижалась, как ни умоляла вернуться, спать бельчанки легли во дворе под нашей грушей.
Мама долго не находила себе места.
— Испортят они нам детей проклятьем, вредные! — жалобно говорила она отцу, глядя на него с надеждой.
— Выкинь из головы, глупость все это!
— Ой, не скажи! Если бы хоть одна это говорила! — так и этак проверяла она на муже свои сомнения. — Подумай, сколько их было, и каждая бросила по такому слову!
— Тьфу! Заладила свое… скоро и сама начнешь верить! Манька, выкинь это из головы, займись делом, брехня все это!..
— Пра-авда?! — Голос мамы еще дрожал, но глаза уже светились. — Говоришь, не будет ничего?!
— Ты как малая, ей-богу!..
Их обоих теперь стало занимать другое: что делать с кашей? Сами поужинали. Оставить до утра — прокиснет. Вывалить свиньям — каша на молоке, жалко и грешно…
В это время Нюрка вернулась от богомолок и успокоила:
— Ну, слава богу, они, кажется, про вас совсем забыли!
— Да уж будь что будет! — вздохнула мама. — Нюрочка, золотце, ты молодая, съешь эту кашу, чтоб не пропала!
— Что вы, тетка Маруся, я же так файно наелась, картошки с рассолом!
— Ничего, поешь еще раз, что тебе, девке такой, станет! Бери, бери, в ней одного молока сколько!
И Нюрка, обреченно вздохнув, села на порог и опорожнила всю кастрюлю.
— Уф-ф! Аж дышать трудно! — Она поставила посуду на плиту. — Разве на гороховой соломе лечь в той комнате, а то свалюсь еще с лавки! Я теперь как колода.
— Ложись, ложись, солому завтра выбросим! — разрешила благодарная мама.
Все улеглись спать, но мне не спалось. Сколько разочарований за один день! Альяш — это же чистый обман, как и обновление икон, и все другое. Нету, выходит, никакого замка в Грибовщине! А вот такие в него верят! На днях дядька Шиман догнал таких же двух бабок и пожалел: «Садитесь, тетки, подвезу! А узлы свои снимите с натруженных плеч, пусть тело отдохнет немного, до Грибова еще далеко!» А они: «Спасибочко, добрый человек, что хоть нас берешь, а торбы уже на плечах подержим, чтобы твоему коню легче было!»
Но больше всего переживал я падение Нюрки.
Питалась она вместе с родителями. Что и как едят взрослые, меня до сих пор не интересовало, я не обращал на это внимание и был уверен, что Нюрка есть не так, как все.
Теперь я представлял, как мой ангел, съев кастрюлю каши на семерых, перекатывается, как бочонок, на гороховой соломе в большой комнате, ворочает влажными эмалированными белками и тяжело дышит; мне было не по себе.
Однажды мама варила крахмал для белья и испортила его.
— Вывали его за сараем, куры поклюют! — послала она меня с горшком.
Оказавшись во дворе, Нюрка увидела на граве синеватый студень и спросила отца, что это такое. Тот как раз был в хорошем настроении.
— Не знаешь? Гэ!.. Кусок тучи утром оторвался и упал с неба!
У Нюрки подкосились ноги. Упав на колени, она стала шептать молитву.
В другой раз мы с ней понесли на луг полотно — белить. Перед тем как разостлать его на траве, намочили полотно в озерце и задержались под тенью ольхи. И стали свидетелями драмы.
В улей с тяжелым взятком возвращалась пчела. Работяга летела прямиком через озеро. Она не рассчитала сил, устала, и ее потянуло вниз. До берега оставалось совсем немного, но пчела уже коснулась воды. Нашла в себе силы пролететь еще полметра, опять коснулась холодного зеркала и беспомощно распластала крылышки на воде. Конец!
Я схватил хворостинку, чтобы помочь несчастной, но тут случилось неожиданное: увидев легкую добычу, бойкий окунек подплыл снизу, в мгновение ока проглотил добычу и… сразу всплыл брюшком вверх.
— Тьфу-тьфу, нечистая сила! — закричала Нюрка. Она перекрестилась, схватила мокрое полотно, крепко взяла меня за руку и бросилась бежать. — Это никакая не пчела, дурень! Это черт! — твердила она, а у самой блестели капли пота на лбу. — Видал, как он клыками рыбу схватил?