Я тоже перепугался. Потом пересилил страх и, отдышавшись, вернулся к озеру. Сучком подцепил окунька и внимательно его рассмотрел. Вранье! Никаких следов от клыков, просто его ужалила пчела. Яд так пропитал окунька, что наша кошка потом долго с подозрением принюхивалась к нему.
Теперь два этих случая припомнились мне перед сном. И уже не волновало, что Нюрка уйдет от нас. Но все-таки стало невыносимо грустно. Хотелось куда-нибудь убежать, чтобы никого не видеть. Я не мог молиться. Чувствовал себя глубоко несчастным, и мир казался таким скучным и неинтересным, что я расплакался.
До моих переживаний никому не было дела. Детские волнения не шли ни в какое сравнение с тем ажиотажем, какой нарастал вокруг имени пророка.
На следующий день между Страшевом и Городком мы с братом увидели паломников, поклявшихся приползти в Грибовщину на коленях.
Лица их словно были вылеплены из потрескавшегося ила, в который воткнули серую и рыжую щетину. У ползущих были красные от бессонницы веки, пересохшие, кровоточащие губы, на грязных висках сверкали капли пота. В нос ударил едкий запах грязных, потных тел.
Мы, дети, долго брели за ними. Нам пришло в голову пересчитать их. Оказалось, что по страшевскому булыжнику молотило задубелыми, грязными коленями, оставляя на нем кровавые следы, сто восемьдесят три человека.
Дядька Салвесь выругался:
— Вы что — очумели? Смотрите, дети над вами смеются!
— Фу, сгинь, изыди, сатана, в место пустое, место безлюдное! — прохрипели ближайшие паломники.
Дядька никогда мухи не обидел, но тут и он вышел из себя. Как был с кнутом, влетел в самую гущу — и давай хлестать по спинам, головам, не разбирая.
— Домой, домой, холера вас возьми!.. Домой ползите, лодыри! Дубины стоеросовые, знаете, кто ваш Альяш?! У меня спросите, я с ним девок щупал! Моя кобыла святее… Марш по домам, дурни чертовы!
К нашему удивлению, фанатики как бы обрадовались тому, что их стегают кнутом. На лицах тех, кому досталось от Салвеся, засветилось тихое блаженство. Бормоча молитвы, люди с боязливой радостью, точно Салвесь собирался их щекотать, подставляли свистящему кнуту плечи и ползли, ползли, ползли дальше, и колени их стучали по булыжнику, как клешни раков, которых высыпали из короба на крышку стола.
Богомольцы были с Полесья. Голодные и грязные, они проползли уже около четырехсот километров!
Глава III
«Чудо!» — кричала толпа под развесистой яблоней. Люди крестились, тянули руки к дереву и опять кричали.
Кора на яблоне была содрана, и на стволе темнело продолговатое пятно.
«Это — дева Мария, я ее узнала сразу!» — убеждала прохожих женщина в темном и длинном платье, показывая след на стволе.
Точильщик ножей Рональд Дингас взял в оборот своего семилетнего сынишку и тот признался: когда отец отсутствовал, мальчик залез на дерево с ножом, который утащил из кухни, содрал кору. Нож был ржавый и грязный, оставил на стволе след.
Тем временем слух о деве Марии на яблоне уже облетел Гайнсберг. Толпа паломников хлынула в сад…
ЯВЛЕНИЕ ПРОРОКА НАРОДУ И ГРИБОВСКИЙ БЕДЛАМ
В Грибовщине Альяш выходил к народу по нескольку раз в день. Трудно определить, чего было больше в этих «явлениях пророка народу» — самообмана темной массы, коллективной игры, мистицизма, отзвуков старинных традиций, неожиданно проросших через толщу веков и слои поколений, или просто шарлатанства и авантюризма.
Выглядело все это так.
На повозках и пешком к церкви стекались все новые и новые толпы. На специально отведенной площадке складывались подношения: узлы со льном, шерстью, стопки рушников, мешки зерна, толстые рулоны полотна, связанные овечки, гуси и куры. Огромные бочки безостановочно наполнялись связками сушеных грибов, кругами сыра, глыбами воска, бочонками с медом. Осторожно выкладывалось из корзинок неисчислимое количество яиц.
Учитывались лишь наиболее ценные подарки.
Старик из Глинян привязал к колу пеструю корову, дал ей сена и предупредил приемщика:
— Гуляла на великий пост. Четвертый теленок. Бабы подоили недавно, может терпеть до вечера. Смирная. Я Ракуть Иван. Деревню сам знаешь, бывал у нас не раз.
Выслушав исчерпывающую информацию жертвующего, бородатый приемщик в рыжем кожушке записал его фамилию в приходную книгу и внушительно пробасил: