— Теперь скажите: чего хотите?
Люди растерянно умолкли. Цель прихода сюда как-то сама собой забылась, отошла на второй план.
И вдруг раздался тоненький голосок шестилетней девочки, стоящей на коленях рядом с матерью:
— Дядя-а, а правда, дядя, что церква эта из земли выросла?
По толпе прокатился сдержанный смешок, такой, чтобы не нарушить торжественность момента. Прокатился и сейчас же умолк. Послышалось, как шипят сердитые бабки на молодку:
— Куда смотришь?!
— Привела свое отродье в святое место — следи!
— Тащат сюда бог знает кого!
— Как не совестно!
— Бога не боятся!..
Молодица начала просить пророка:
— Прости, Альяшок, божий человек! Прости ее, маленькая она у меня еще, да очень уж шустрая! Все ей надо знать, все выпытать! Что я дома тебе говорила? — понизив голос, выговаривала она дочке. — Как тебя учила? А что ты мне обещала?.. Прости, отец, не обижайся!
Альяш не смешался и не обиделся. Подумав минуту, сказал негромко:
— Конечно, из земли. Кирпич — земля, дерево — тоже, — выходит, из земли, а как же!
Толпа вздохнула с облегчением, отметив про себя мудрость пророка.
— Так чего же вы от меня хотите? — повторил Альяш.
— Доли нет, Альяшок! — горестно вздохнула баба с перевязанным глазом.
— Ой, нет!.. Не-ет, ей-богу!..
Люди уже освоились и осмелели.
— Горе у нас, Альяшку, такое, что и золотом не залить, — со слезами в голосе сказала женщина. — Дочка у нас померла… — Голос ее прервался. — Одна была… Такая красавица! Как солнышко!.. Ы-ы-ы!..
— Дай я скажу, ты погоди! — сурово оборвал ее муж. — Разведешь сейчас тут по-бабьи!.. Ну, померла, — знать, так ей было на роду написано!.. Слухай, Альяш! Повез я дочку хоронить, а батюшка за три злотых не соглашается идти на кладбище! Потребовал, холера, чтобы еще два дня откосил ему на болоте, — такая, говорит, у него такса за требу! Со злости хотел оставить покойницу у него на крыльце и уехать. Куда денешься! Мертвому все равно, как его хоронят, да ведь люди осудят! Ну, и согласился!.. А к тебе пришел, чтобы заявить. Ты скажи, Альяш, где справедливость?! Почему они на нашей беде наживаются? Разве им так позволено?..
Мужик попал в самую точку. Люди закричали:
— Управы на них нет!
— Гроб не успеешь опустить в яму — глядь, а поп уже отслужил!.. Мах-мах своим кропилом, прогундосит что-то себе под нос и умотает домой! Лишь бы денежки слупить!
— О-о, это они умеют!
— А за крестины как дерут!
— Как на маслобойке в Кринках масло из льняного семени выжимают — сколько удастся!..
— Приехали чиновники, все описали за подати, оставили на голом месте — ни коровенки, ни свинки, ни курочки. Пара ульев была, и те забрали! — Пожилая женщина заплакала навзрыд.
— И у нас секвестраторы лютуют! — старалась перекричать плачущую обиженная бабка.
— Над верой нашей измываются! У нас проповедь читали по-польски, а кто кричал, чтоб по-нашему, того полиция в холодную упекла!
— Я на чугунке работал, в ремонтной бригаде, костыли забивал. Приказали мне сменить веру. Говорю панам: «Это постолы просто сменить, рубаху, а с верой так — кто с какой родился, такой и держись…» Они сразу: «А-а, ты еще отбрехиваешься?!» И меня с работы поперли, католика взяли на мое место!
— Ты президенту об этом скажи, Илья! Про все поведай, в Варшаве ничего не знают! Президент тебя послушается!
— А что президент?! У гродненского архиерея под самым носом на костел переделывают Софийский собор! Наняли каких-то бродяг, а те православные кресты с куполов скинули! Думаешь, до Мостицкого не дошло? Газет он не читает? Посмеивается небось себе в усы!..
— Мостицкий и приказал, а архиерей с ним заодно!
— Конечно! Вместе чаи на балах распивают, шанпанские да на курортах вылеживаются!
— Уже третью церковь ломают в Гродно!
— Ха, замолчал бы, дед, о своем Гродно! Под Хелмном и Седлецеми пятьсот штук закрыли, а священникам ноги-руки поломали!
— Если так пойдет и дальше, ни одной не останется, только на покосившихся колокольнях березки да рябины вырастут!
— Того и добиваются!
— Народ уже что поет, слыхал?
— Верно! Под татарином было легче! Татарин, говорят, веры не трогал!
— Тяжко нам, Илья! Иногда слезы застят нам солнце! С обидой мы к тебе!
Пророк молчал, словно подавленный всей тяжестью народного горя. Вдруг поднял голову и обвел глазами возбужденную толпу.